Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

довольно-таки часто. В один из дней выхожу из барака: русский парень по кличке Седой и его шестёрка Юра с кастрюлей в руках возвращаются из столовой. Столкнувшись с Юркой, я едва не выбил кастрюлю на землю. Седой с криком: «Гужуйтесь фраера, пока урки спят!» – надвинулся на меня. Я, выдавив: «Виноват!», отпрянул в сторону. Седой, поигрывая над моей головой кулаком, пригрозил: «Виноват, виноват! Накажем!» Хорошо, что за мной вышли парни из нашей бригады – бандеровцы, оценив ситуацию, они взяли нас в кольцо. И Седой, и его верная свита спешно поджали хвосты. Юра, проворный, шустрый, округлый подросток-узбек, тоже числился вором, был известным в лагере разбойником. Вскоре его погнали по этапу, и до нас долетела весть о том, что там, на одной из зон, когда Юра бездельничал, мирно нагуливал жирок, блаженно распластавшись на строительных лесах, ему отрезали голову и бросили её в кусты.

Русские объединяются, украинцы объединяются, литовцы просыпаются, жизнь для бандитского отребья Актаса потеряла прежнюю привлекательность. Этой малочисленной группе трутней не осталось места в лагере, их отовсюду притесняли и в конце концов куда-то увезли. Думаю, что тюремщикам нелегко было распрощаться с блатными, они ведь и приглядывали за политическими и, конечно же, стучали на них! Воздух значительно очистился…

Хочу добавить, что значительную часть вонючих воров истребили бандеровцы! Они вообще любят всюду устанавливать свои порядки, делать как им удобнее. Когда представители двух самых многочисленных национальностей стремительно объединялись, малые народности тоже потихоньку начали сколачиваться в группки. Образовался костяк и среди литовцев, те, кто помоложе, вставили клинья в брючины тюремных штанов, на утреннюю поверку они выходят группами и на остальные «формирования» смотрят из-под насупленных бровей. Примерно в это же время сформировалась и так называемая группа «чёрных». Кавказцы, горячие и сильные парни, а когда к ним присоединились представители народов Средней Азии, грузины-армяне, узбеки-таджики, туркмены-киргизы, «партия чёрных» стала весьма многочисленной.

Чтобы окончательно не потерять нить повествования, вернёмся к событиям в Актасе, непосредственно связанным со мной.

Я попал в недавно сформированную бригаду Фёдора Лобкова, работающую на кирпичном заводе. Оказавшиеся на стройках, шахтах знакомые завидовали мне. «Кирпичный завод – тёплое место, там не замёрзнешь насмерть от адского холода!» – сказал кто-то из них. Первый злейший враг заключённого – голод, почти ни в чём ему не проигрывает другой враг – холод. Хотя за недолгий срок пребывания я не смог прочувствовать в полной мере всю силу, беспощадность, бесцеремонность, лютый холод властелина карагандинских степей – ветра, но успел испугаться местных зим. Жизнь на зоне тесно связана с капризами погоды, холод ни в чём не уступит тюремщикам – отыщет тебя даже в самом укромном уголке. Когда каторжане, прошедшие Колыму и Магадан, в один голос сказали: «Да, тёплое место – это счастье!» – я обрадовался тому, что попал на кирпичный завод. А то предостережениями о неимоверной тяжести работы запугали было меня в конец.

Фёдор Лобков, невысокого роста русский парень с мягким пушком на красном лице, в длиннополом, ниже колен бушлате. По возрасту, наверное, чуть старше меня, но вот из каких он мест родом и за что посажен, я так и не смог узнать, потому что мне, салаге, мелкой рыбёшке, не по чину было по душам разговаривать с бригадиром, выведывать подробности его биографии. Солженицын не зря написал: «Бригадир – это кормилец!» Зашёл в секцию, узелок с вещами (спасибо Градобоеву!) кинул вместо подушки, нещадно сотрясая шаткое тело вагонки, взобрался на «второй этаж» и растянулся на досках. Вот и превратился ваш дядька в незыблемого представителя передового «класса трудящихся» Советского Союза.

Весну 1951 года я провёл, гоняем по различным работам на кирпичном заводе Актаса. Приходят вагоны с каменным углём – мы там. Уголь разгружаем. Железную дорогу проложили по абсолютно равнинной местности, а сейчас с двух сторон навалены дамбы, и рельсы остались внизу. Уголь, что по чайной ложке выдаётся из дверей вагона, прикладывая немалые усилия, необходимо отбрасывать лопатами как можно дальше! «Была бы эстакада, работать стало бы в сто раз легче!» – сокрушаемся мы, но хозяева никогда не прислушаются к словам заключённых! Задерживать вагоны запрещено, нас подгоняют, «вольняшки» – начальник цеха, мастера – от нас ни на шаг не отходят, надзиратель тоже неподалёку крутится, время от времени то один, то другой кричат на нас. Градобоев парит в небесах! Его малюсенькую, чуть больше козы, щербатую тачку грузим углём мы.

Не успеваем отереть чёрный пот после разгрузки вагонов, как нас отправляют на укладку кирпича. Ай-яй тяжёлая работа! Пространство перед печью Гофмана заставлено квадратными стопками готовой продукции, от этих стопок выкладываешь железную ленту до вагон-платформ и тачку, в которой шестьдесят-семьдесят штук кирпича, толкая изо всех сил, подвозишь к месту погрузки. В каждый вагон помещается четыре с лишним тысячи кирпичей. Какая была норма, не помню, но пока её выполнишь, семь потов сойдёт, от острых граней звонких, как фарфоровая посуда, белейших силикатных кирпичин измочаливаются рукавицы, постоянно вываливающиеся в дырки варежек пальцы отбиваются и натираются, кровоточат. На раны неизбежно попадает пыль, вызывая нестерпимые боли. Загружаешь тачку, толкаешь, бежишь за ней, то поднимешься в вагон, то спустишься. Лобков незловредный бригадир, но к тем, кто пытается отлынивать, весьма строг, спуску им не даёт. Норма должна выполняться каждый день! Каждый! Мало того, возле одного бригадира по три-четыре подлизы крутятся, они вместе со всеми выходят на работу, но, оказавшись на территории завода, мгновенно теряются из виду, а к концу смены опять нарисовываются. Около Фёдора Лобкова много странных людей кучкуется, их не назовёшь ни его телохранителями, ни его опекунами или помощниками… Полковник Каршаков Василий Фёдорович. Его огромный живот даже в тюрьме не сдулся, крупные зубы с толстым налётом, густой голос, раскатистый смех по поводу и без, что общего было между этим беспечным человеком и Лобковым? Был там ещё Иван Домрачев (вторая фамилия у него Бочарников!) – чечевинки рябинок на лице, маленькое, щуплое куриное тельце, искривлённая травмой хромая нога. И каким, интересно, образом очутился среди этих людей видный солист карабасского трио Володя Кондаков?.. Толком не работают, за обедом у них самые большие ложки, собираются, когда свободны от дел, возле лежака Лобкова и, словно старые девы, постоянно о чём-то перешёптываются. И даже подслушать не дают, черти!.. Значит, есть какие-то секреты. Значит, знают они что-то такое о сложной и запутанной жизни в зоне, чего не знаю я. Все трое как на подбор трусливы, Иван и Володя, прошедшие в своё время через разномастные зоны, приобретшие в них воровские навыки и привычки, жутко