Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

терпение фитиль плачет: «Стальной, што ли!..» Да, вот так вот, в тюрьме и клопов из стали льют! На кирпичном заводе тепло, на улице буран, ветер лютует, продрогнешь до костей, а в опустевшей от кирпичей печке всегда можешь найти спасение. Если тепло – то и голод можно победить. Авторитет кирпичного завода день ото дня всё выше, потому что исхудавшие, отощавшие люди быстрее замерзают. Голод и холод – это тебе не вши с клопами!.. До сих пор в памяти строчка из лагерного устного творчества. «Костёр всё ниже, ниже, а фитили всё ближе, ближе!» Господь мой, если бы я был художником, то запечатлел бы сталинскую эпоху этим ужасающим рисунком!.. Стройка… Горы кирпича. Ветер. Холодно. Мороз такой, что трудно дышать. Зэков-фитилей пригнали на работу. Бедняги, насобирав откуда-то хворост, разожгли костёр. Окружили его, жмутся поближе к пламени. А дров мало, тепло скудное… Хиленькое пламя дрожит на ветру, вот-вот погаснет. А заключённые всё теснее прижимаются к костру, нависают над огнём… Готовы в любую секунду вытолкнуть соседа, лишь бы самому не замёрзнуть.

После долгих лет голодания избавиться от этих воспоминаний невозможно. Есть хлеб досыта мне удалось лишь после тридцати, ближе к тридцати годам я впервые попробовал шоколад, в тридцать пять – шампанское. Представители разных национальностей по-разному переносят голод, у каждого народа свои способы поиска и употребления пищи. В Актасе, как я уже говорил, было много китайцев. Но их реальное количество мы смогли оценить весной, когда сошёл снег. Вот возле опутанных колючей проволокой заборов проклюнулись первые бледно-зелёные побеги травы. Мы даже полюбоваться не успели, а китайцы уже накинулись на этот ковёр. Никакая сила не могла остановить измотанных за зиму, вконец оголодавших китайцев. Куда деваться этим беднягам, по-русски ни слова не знают, к кухне их не подпускают, в утренних «коммунистических боях за картофельные очистки» хилым, измождённым китайцам тоже ничего не светит, их первых отбрасывают от лакомой помойки, содержимым редких посылок, попадающих в лагерь, с ними никто не делится. Они и сами никогда ни о чём не просят. В работе китайцы дисциплинированы, не филонят, в тёплых печах не прячутся. Есть пища – едят, нет – подняв глаза к небу, молча терпят, походки их невесомы. Я ни разу не слышал топот китайских ног. Обновила ли зелёная поросль их кровь, пробудила ли к жизни? Не знаю, откуда они смогли раздобыть ведёрную кастрюлю, которую поставили потом на два камня и запалили под ней всякие щепки и прочий мусор. Насобирав на полянках траву, китайцы варили её в этой огромной кастрюле и целый день цедили эту зелёную похлёбку. Опухли бедолаги, животы выперли у всех, раздулись. Начальник лагеря майор Калпочков ох и зловредный был, чисто хищник! После того как врачи написали жалобу на китайцев, надзиратели повыгоняли на территорию всех стариков да инвалидов, живущих в зоне, и те не то что травы, корней не оставили, подчистую повыдергали всю растительность.

Немцы тоже тяжело переживают голод… Майор Калпочков разработал жёсткий график посещения столовой. Каждая бригада должна кушать в определённое время за заранее установленным столом. Строгий надзор ввёл Калпочков: если какая-нибудь бригада пересидит в обед хотя бы три минуты, то она лишается либо завтрака, либо ужина. Перед едой все бригады выстраиваются на плацу перед столовой. С подходом очереди арестанты как угорелые вбегают в столовую и в считанные мгновения окружают длинноногие столы. Посуду никто никогда не моет, покрывшиеся за целый день чёрным заветренным налётом алюминиевые тазы с удивлением смотрят на тысячи раззявленных голодных ртов. Когда выстраивается плотное кольцо вокруг стола, помощник бригадира приносит от сдвоенного окошка раздатки кастрюлю с баландой. Есть и «второе», есть, как же без него-то! Это или сваренная на воде маленькая, с одну ложку, порция прогорклой пшёнки, или кусок протухшей вонючей рыбы, настолько солёной, что в рот взять невозможно. Очень редко перепадает половинка картофелины, несколько секунд пребывавшей рядом с куском мяса и приобретший его едва уловимый аромат. Ложками баланду никто не ест, все жадно выпивают её через край поднесённой ко рту плошки. А «второе» проглатывается в один присест, словно это не люди едят в столовой, а вышедшие из преисподней оголодавшие мифические существа. Одна бригада приходит, другая уходит, оставшиеся от предыдущих людей рыбьи скелеты рукавом смахиваются на пол. Очередная бригада топчется по прилипшим к полу рыбьим косточкам. Находились и такие, кто собирал и ел эти размозжённые останки. Много таких было, за рыбьи кости часто возникали перепалки и драки. Помню одного долговязого, а когда-то наверняка красивого и стройного немецкого офицера-капитана. При разговоре он еле ворочает губами, при надобности умело вставляет русские слова. Большое тело, раздавшийся от прежней сытой жизни немаленький живот, работа на кирпичном заводе, тяжёлый труд, крепкий, требующий большого количества еды желудок, посылок немец не получает, хитрить и воровать не умеет. Основным «охотником» за рыбьими костями был бравый капитан, за считанные минуты пересменки бригад на удивление ловко и быстро он набивал засаленный, будто навощённый, карман френча очередной порцией трофеев и незаметно ретировался. Вытянув два спрятанных под бараком камня, немец старательно, ритмичными ударами измельчает косточки. Достав из нагрудного кармана завёрнутую в тряпицу горбушку хлеба, посыпает её костной толчёнкой, сильно зажмуривается, запрокидывает голову и съедает приготовленный «по немецкому» рецепту бутерброд. Видели бы вы счастливое лицо капитана в такие минуты!

Национальные черты у оголодавшего человека открываются в самых неожиданных ситуациях! Невозможно представить, например, японского офицера, поедающим бутерброд из толчёных рыбных косточек! Никогда вам такого не увидеть! Японцы – это самый гордый, самый непокорный, не теряющий человеческого облика даже в самых тяжелейших испытаниях народ. О-о, они никогда не жалуются, не стонут, если голодны, объедков не ищут, взяв себя в руки, ждут лучшей поры, верят в добро и в своего бога. Японцы на удивление единая, дружная, трудолюбивая нация, если судьба собирает в одном месте несколько японцев, то тут же из их числа выделяется старший, а остальные всецело доверяют ему и беспрекословно подчиняются. Когда я, вернувшись домой, рассказал об этом своим приятелям, многие из них, возразив: «Так они же военные, и старшего выбрали, глядя на чин!» – на нет свели мои слова. Но нет, не так дело обстояло, частенько старшинство и авторитет не зависели ни от воинского звания, ни от возраста, у кого крепче дух, непоколебимей вера – того и выбирали главным. Среди иностранных заключённых японцы раньше всех освоили русский язык. Если китайцы за десять лет выучивали десяток слов, то среди японцев я не встречал такого,