Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

меня с одним крымским татарином. Лицом похожий на киргиза, но высокий и худой парень, услышав: «Вот твой земляк!», неприятно скривил длинную, словно сабля, физиономию и с презрением в голосе произнёс: «С какой стати этот пучеглазый очкарик стал моим земляком?!», и в ту же секунду я почувствовал отвращение к крымскому татарину. Абдулла Жумаев работает нормировщиком на ППЧ, придурок, наловчился держать нос по ветру. С Абдуллой мы так и не сумели сблизиться, никогда и ни в чём. Среди заключённых были ещё два крымских татарина. Где они работали, не знаю, но когда один соплеменник – старший повар, а другой – нормировщик, в поисках картофельной кожуры наверняка не бегали, лица у них сытые, вид весьма здоровый. Поскольку они не знали казанского татарского, я к ним не тянулся, за татар не считал. Один из крымчан был кряжистый, как пень, круглолицый, широколобый, лет тридцати-сорока. Завидев меня, он издалека протягивал руки, светлел лицом, можно подумать, что у него ко мне какое-то большое дело или разговор… Приближается, приближается, берёт меня за руку, спрашивает на своём языке: «Әхвәлләр кандай?» и стремительно удаляется. Едва успеваю ответить ему на крымско-татарском: «Яваш, яваш!» Четвёртый татарин – молодой, чернявый, красивый паренёк. Этот вообще не разговаривал, при встрече улыбнётся, положит руку на моё плечо, и мы вот так без единого слова расстаёмся. Удивительно, но ни у одного из двоих татар не было своих зубов, их рты украшали крупные «самородки» поблёскивавшего во время разговора золота.

Нашлись, не заставили себя долго ждать и завистники! Отношение ко мне в бригаде резко изменилось. Кто-то собрался одолжить мне свой котелок, кто-то вызвался провожать меня в столовую. «Сейчас твои дела на мази! День и ночь гужуйся! Если Мухтар прикажет… Про голод забудешь! Есть станешь из одного котла со старостами бараков, нарядчиками, нормировщиками!» То ли из-за голода, то ли одурев от хорового подначивания голодных товарищей, взял я у кого-то котелок и, глядя под ноги, пугаясь каждого шороха, отправился в столовую. До раздатки, украшенной тысячами пятен жира и капель воды, источающей пар и букет каких-то запахов, я шёл, кажется, невероятно долго. Стоявший по ту сторону раздатки узкоглазый человек в когда-то белом, а сейчас густо пожелтевшем колпаке, подвязавший, чтобы не вывалился на пол, льняным фартуком огромный живот, услышав робкое: «Мухтар…», выдернул из моих дрожащих рук сплющенный котелок и исчез. Вскоре он вернулся, в котелке плескалась до боли знакомая жидкая, безвкусная баланда. «Про голод забудешь!» – с горечью сказал я сам себе. Стараясь не выдавать своего отчаяния, я с лёгкой усмешкой вошёл в барак, забрался наверх и, словно желая рассмотреть себя, склонился над баландой. Пытаюсь помешать содержимое котелка ложкой, она вязнет, упирается во что-то густое. Под баландой – щедро сдобренная маслом пайка пшённой каши! В считанные секунды я опустошил посуду и только после этого посмотрел на товарищей. Кто сверху, кто снизу, они, оказывается, наблюдали за мной! До того стыдно мне стало, готов был спрыгнуть с вагонки и в дыру провалиться, если бы таковая обнаружилась!

Тенгри, склоняю пред тобой голову в эти минуты! Бог свидетель! Всевышний, ты сам всё знаешь: я больше ни разу не подходил с котелком к ротообразному окну раздатки! Тело моё брезговало, кровь буйствовала, а когда кто-то спрашивал: «Почему не идёшь туда?», я отмалчивался, лишь водил из стороны в сторону подбородком. Правда, добродушный, удивительно милосердный Магомед Толгуров поджидал моего возвращения с работы, припрятав в печи остатки трапезы старосты барака. От этого угощения я не смог отказаться. Голод – это тяжёлая, трудноизлечимая болезнь, которая в первую очередь убивает совесть!

На зоне есть присущий только ей словарный состав. Мы тоже изучили новые слова, новые толкования. Если говорят «доходяга», понимаешь, что речь идёт о дошедшем до предельного края голода человеке. Если скажут «фитиль», это ещё более страшный уровень – человек, вышедший за последний предел. Такому только одна дорога: облачаться в «деревянный бушлат»! Хотя на испустившего дух арестанта деревянный бушлат никто надевать не собирается, конечно… Теперь гружёные картошкой-капустой сани едут по территории зоны в сопровождении восьми-десяти человек с дубинами. Арестанты, не обращая внимания на обрушивающиеся на них дрыны, ястребами налетают на мешки и посудины, набивая незакрывающиеся рты всем, что попадёт в руки… Идущий впереди лошади амбал пинками и тычками валит стоящих на пути, а тех, кому удалось прорваться к саням, нещадно колотят другие охранники!

Некогда способные свернуть дуб мужчины медленно тают… До какого плачевного состояния опустились они, нагляднее всего видишь в бане, содрогаясь от печальной картины.

Баня, баня! Место, где душе блаженство, а телу польза. Когда гонят по этапу, в бане моешься часто. На этапе охранники больше всего боятся вшей. Вошь – разносчик болезней, вши – главный, после политических преступников, враг бериевцев. С ними борются, по всему фронту разворачивают ударную борьбу. Из какой бы тюрьмы тебя не перегоняли, без бани в дорогу ни за что не выпустят, уважат. Есть вода, нет воды, горячая она или холодная, никто этого не проверяет, пока ты ждёшь, подняв тазик и задрав к лейке рот, когда же закапает вода из пустого крана, твою одежду прожаривают в специальной камере. Там ад. Там сама преисподняя. Там социализм ведёт ударную борьбу против вшей! Открывается дверь камеры, и твою неприглядную одежонку швыряют на пол. Раздаётся сухая, строгая команда: «Одеваться!» Вещи пышут жаром, к ним не прикоснуться… Перед дорогой проходишь через такую вот дурацкую баню, на новом месте все испытания повторяются в «вечерней бане». Надзиратели любят вшей, они вшей ищут! Охранники-бериевцы не могут жить без борьбы, им ежедневно, ежеминутно нужно с кем-либо бороться! Дедушка Ленин завещал нам бороться! Гнид и вшей они одолевают-таки! Поджаривают, калят, жгут. Со временем от одежды остаётся лишь истончившаяся донельзя канва. Таких передряг не то что вши, псы не перенесут!..

Новая жизнь привносит в наш язык и новые слова. Прежде согревающие душу, красивые, родные слова отступают всё дальше и дальше. Вошь – враг, его мы победили! Теперь надо дать бой клопам! Но оттягивать, подобно американцам, открытие второго фронта нельзя. Клоп – сильный враг, хитрый. «Клоп – большевик, – говорим мы между собой, – красный, кровь пьёт, и воняет, ой-ёй как противно!» Чем слабее человек, тем сильнее его любят клопы. Однажды зэк-фитиль увидел, как по доске вагонки ползёт клоп. Хлоп по нему пальцем! Видит, клоп целёхоньким выползает из-под пальца и продолжает движение. Изо всех сил бедолага ещё раз давит пальцем. Но тщетно, клоп всякий раз остаётся невредимым. Потерявший