От интернационализма к постколониализму. Литература и кинематограф между вторым и третьим миром - Росен Джагалов

могло остаться прежним. Во многих случаях впервые оказалось возможным включить африканское, азиатское и латиноамериканское искусство в учебные программы и сделать его предметом исследований, по крайней мере на литературных кафедрах англо-американских университетов. Собственно, в контексте истории культурных движений третьего мира и марксистской мысли, даже в ее более чем сомнительной советской версии, стремление подчеркнуть ценность незападной культуры и вскрыть механизмы культурной гегемонии Запада, присущее постколониальным исследованиям, выглядит не столь уж новаторским. Достаточно обратиться к работе Веры Тольц «Собственный Восток России» (Russia’s Own Orient, 2011)[495], в которой показывается, что определение ориентализма прежде всего как системы знаний, необходимой для контроля над населением колоний, считалось в советской науке общим местом. Так, в статье «Востоковедение» Большой советской энциклопедии, авторитетном источнике конца сталинской эпохи, говорится следующее[496]:

Отражая колонизаторско-расистское мировоззрение европейской и американской буржуазии, буржуазное В<остоковедение> с самого начала своего возникновения противопоставляет культуру так называемого «Запада» (т. е. культуру Европы, а в дальнейшем и США) – культуре «Востока», клеветнически объявляя восточные народы расово неполноценными, якобы искони отсталыми, неспособными самостоятельно решать свою судьбу, являющимися будто бы лишь объектом истории, а не ее субъектом. <…> …Даже в лучших работах по ориенталистике обнаруживается ограниченность и порочность буржуазного мировоззрения их авторов. Наряду со свойственным всей буржуазной науке господством идеализма, метафизики, классовой тенденциозности и необъективности, в В<остоковедении> еще в большей мере, чем в других отраслях гуманитарных наук, преобладают вполне уживающийся с прямой апологией колониальных захватов уход в далекое прошлое, узкий формально-филологический характер исследования, увлечение религиозно-мистической стороной и пренебрежение к изучению экономической и социальной основы общества, народных движений, а также полное игнорирование культурной роли малых восточных народов, рано лишившихся государственности, и кочевых народностей. Порочность буржуазного В<остоковедения> заключается в антинаучной методологии и органич<еской> связи буржуазной ориенталистики с интересами колониальной экспансии. В роли востоковедов часто выступали разведчики капиталистич<еских> держав, чиновники колониального аппарата (Фильби, Д. Керзон, П. Сайкс и др.). Буржуазное В<остоковедение> не могло раскрыть историч<еские> закономерности в общественном, политическом, экономическом и культурном развитии Востока. В буржуазном В<остоковедении> получила распространение антинаучная концепция Эд. Мейера о «цикличности» историч<еского> развития, отрицающая поступательное историч<еское> движение. Буржуазные востоковеды создали реакционные теории о мнимой извечной застойности Востока и о господстве там некоего «извечного универсального феодализма»; они культивировали миф о неспособности народов Востока к самостоятельному развитию. <…> Буржуазное В<остоковедение> усиленно создает различные расистские «теории» для прикрытия и оправдания политики империалистич<еского> грабежа и угнетения колониальных народов Востока. Буржуазные востоковеды превратили В<остоковедение> в прямую прислужницу империализма, проповедуя мнимую «цивилизаторскую миссию» империализма на Востоке, систематизируя с разведывательной целью различные сведения и статистич<еские> данные по странам Востока[497].

Тольц также утверждает, что критику западного востоковедения Саид, вероятно, почерпнул у египетского социолога Ануара Абдель-Малека, которого он упоминает в предисловии к своей книге[498]. Однако ее работа осталась не замеченной теоретиками постколониализма[499]. Показав вовлеченность классиков постколониальной литературы и кино XX века в контакты с Советским Союзом, я со своей стороны попытался предложить еще один довод в пользу преемственности между прежним советским антиколониализмом и более поздними постколониальными исследованиями 1990‑х годов.

Траектории двух писателей, чьих текстов мы уже касались – Нгуги ва Тхионго и Усмана Сембена, – иллюстрируют эту преемственность. С конца 1960‑х до середины 1970‑х годов Нгуги оставался активным участником Ассоциации писателей стран Азии и Африки. Его встречи с афро-азиатскими писателями на конференциях в Бейруте и Алма-Ате, равно как и знакомство с их произведениями, нашли отражение в программе читавшихся им в то время курсов, где фигурировала вьетнамская поэзия[500]. Как следует из предисловия к роману «Кровавые лепестки» (Petals of Blood), опубликованному в Кении в 1977 году, Нгуги завершил работу над ним на даче, предоставленной ему Союзом советских писателей в Ялте[501] (в 1981 году роман вышел на русском языке в издательстве «Прогресс»). Конечно, его вовлеченность в международные литературные контакты никогда не ограничивалась Советским Союзом: он начал писать этот роман, будучи приглашенным профессором американского Северо-Западного университета, а еще раньше окончил магистратуру Лидского университета. К еще одному международному литературному проекту Нгуги присоединился во время обучения в Университете Макерере в Уганде, где в 1962 году он принял участие в знаменитой Конференции англоязычных африканских писателей[502]. На этой конференции, прошедшей при поддержке Конгресса за свободу культуры, собрались ведущие авторы своего времени, писавшие на английском языке: Воле Шойинка, Джон Пеппер Кларк, Льюис Нкоси, Деннис Брутус, Окот п’Битек, Грейс Огот, Лэнгстон Хьюз и Чинуа Ачебе, которому Нгуги удалось передать рукописи двух своих первых романов («На разных берегах» [The River Between, 1965] и «Не плачь, дитя» [Weep Not, Child, 1964]) и который посодействовал их публикации в серии произведений африканских писателей, выпускаемой издательством Heinemann[503]. Без каких-то особых разрывов и конфликтов в конце 1970‑х – 1980‑е годы Нгуги отошел от Ассоциации писателей стран Азии и Африки. Это произошло в тот же период, когда он покинул Кению, где его преследовал режим Дэниэла арап Мои, казавшийся вечным, и уехал сначала в Англию, а затем в США, где преподавал литературу и переключился с художественной прозы на эссеистику и постколониальные исследования[504]. Его путь из третьего мира в диаспору повторили многие писатели того времени.

В отличие от Нгуги, Сембен навсегда вернулся в родной Сенегал в начале 1960‑х, проведя много лет во Франции и год в СССР, где он освоил основы режиссерского мастерства. Тем не менее до конца холодной войны он сохранял связи с литературой и кинематографом Франции, СССР и стран третьего мира, оставаясь почетным гостем на кинофестивалях в Западной Европе и Советском Союзе, Ташкенте и Уагадугу. Однако в 1980‑е годы приглашения из Москвы иссякли, книги Сембена перестали переводить в СССР, а его фильмы – приобретать для советского проката. С последним фестивалем 1988 года с карты режиссеров третьего мира исчез и Ташкент. Кинематографические институты третьего мира, с которыми взаимодействовал Сембен, такие как Комитет кинематографистов третьего мира, прекратили существование еще раньше, в 1970‑е годы, вскоре после появления на свет. Поэтому, несмотря на заявленную Сембеном цель создать независимое от Запада литературное и кинематографическое поле и его усилия в этом направлении, к 1990‑м годам его основная аудитория, его переводчики и популяризаторы большей частью находились именно в колониальных метрополиях, позиции которых он стремился ослабить.

Несмотря на кардинальную разность творческих траекторий Нгуги и Сембена, оба они по-своему иллюстрируют конец антиколониального периода, сосредоточенного вокруг третьего мира, и начало нового, постколониального, западоцентричного. В 1980–1990‑е годы тот же путь на Запад, в буквальном смысле или на уровне творчества, проделали и другие видные участники Ассоциации писателей стран Азии и Африки и Ташкентского кинофестиваля, равно как и многие ведущие писатели и режиссеры трех регионов. В то время как внутренние связи и центры третьего мира, имели они отношение к Советскому Союзу или нет, исчезали, в англо-американскую науку вошел целый ряд ученых – представителей диаспор, постепенно завоевавших признание[505]. Изначально они работали на литературных (английских) кафедрах, но со временем их присутствие и интересы дали о себе знать в большинстве областей гуманитарного знания. Хотя публикация «Ориентализма» Саида ознаменовала рождение постколониальных исследований еще в 1978 году, только после окончания холодной войны эта дисциплина вступила в период бурного институционального роста: стало больше специалистов, возможностей для публикации, конференций, грантов. Связь между геополитической обстановкой и новой дисциплиной не ускользнула от одного из ее основоположников, Роберта Янга, в первом выпуске главного журнала постколониальных исследований, Interventions: International Journal of Postcolonial Studies (1998), заявившего:

Означает ли «постколониализм» конец «третьего мира»? <…> Теперь, когда советский блок распался, а Китай перешел к своего рода капиталистической экономике