При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

учителях. Да и что-то унылый он сегодня. Когда несёт мешок, то ноги у него так и подгибаются, а обратно бредёт вяло, и мне кажется, что за последнюю неделю он ещё вырос и вовсе стал похож на журавля. А синий дым костра стелется над полем и тает над пожелтевшим березняком.

Вижу я и Арзу. Она с бригадой девушек укрывает соломой большие картофельные бурты, которые, это уже ясно сейчас, в ближайшее время не вывезти с поля.

Вот показались и наши подводы. Первая лошадь еле ползёт по дороге, да и вторая кляча не бодрее шагает.

– За смертью их посылать! – ворчит Рафгат и, не выдержав, кричит: – Эй вы, поживее шевелитесь!..

Но вот из проулка выкатывается ещё одна телега, и лошадь эта не в пример первым двум бежит резво и в два счёта оказывается впереди. Да это же рысак Ялкын! Неужели едет к нам сам председатель посмотреть нашу работу? Но ведь Ялкын запряжён не в лёгкий тарантас, а в настоящую арбу. Да и на арбе сидит не кто иной, а сам улыбающийся Рахимзян-бабай. Вот тебе на!.. На старике белая войлочная шляпа, белая борода подстрижена аккуратно подковой, как это и полагается, а поверх полосатого бешмета белый холщовый фартук. Вот как выехал на работу наш древний дед! На ногах поблёскивают чёрные галоши, а штанины заправлены в толстые шерстяные чулки. Да и сидит Рахимзян-бабай как заправский наездник, и, ловко развернувшись возле мешков, он откидывается назад и натягивает вожжи.

– Ассалям алейкум, дети! – громко говорит он, щуря свои слезящиеся глаза. – Принимайте меня в помощники!..

Мы все на минуту даже оторопели, а наша Рузиля, самая маленькая, вдруг отчего-то заплакала. Я и не видел её в поле, просто не замечал, а тут она плачет и не скрывается, не стыдится слёз. Вот так Рузиля! Слёзы катятся по щекам и катятся, будто стараются смыть веснушки. А потом она улыбнулась, и мы все засмеялись. И Рахимзян-бабай засмеялся. Мы хотели ему помочь слезть с телеги, но он костлявой рукой отстранил нас. Но когда лихо так спрыгнул на землю, то ноги его подогнулись, и мы, едва успели поддержать, а иначе он бы упал. А какой он был лёгкий! Легче ребёнка!..

– Ай да Рахимзян-бабай! – смеёмся мы.

И он смеётся мелким сухим смехом.

– Может, ребята, выберем бабая командиром?

Тут подошли и другие подводы, и мы очень быстро накидали мешки, посадили Рахимзян-бабая, и он причмокнул сухими губами:

– Н-а-а! Айда, трогай!

Ялкын легко пошёл, завязая копытами в мягкую землю, за ним с усердием поволоклись и две другие лошадки.

Три подводы – это уже не две! Да и Ялкын поживее бегает, чем эти две клячи, так что работа у нас пойдёт побыстрее. А пока мы сбились вокруг костра и уплетаем из двух вёдер горячую рассыпчатую картошку. А идея возить картошку на Ялкыне пришла, оказывается, Хабибрахману, деду нашей Арзу. Может, это и сама Арзу подсказала, кто знает, только Хабибрахман-абзый вознамерился запрячь Ялкына. Но Чулак, оказывается, не захотел подпустить Хабибрахмана и близко к стойлу Ялкына. Тогда Хабибрахман пошёл позвать на помощь Рахимзяна, и Чулак не посмел противиться нашему столетнему аксакалу. Так у нас появился ещё один работник! А Рузиля и в самом деле отказалась носить почту, а ведь за почтой надо ходить в соседний аул, где расположено почтовое отделение. И вот сегодня мы остались без почты. Но здесь, в поле, никто не укорил Рузилю. Никто даже не сказал ей слова. Только вечером наш директор школы Зулейха-апа пришла к ней и как-то сумела уговорить Рузилю продолжать работать почтальоном. Какие уж слова она говорила Рузиле, никто не знает, только этот случай мы все очень долго помнили.

Когда я шёл домой и смотрел на аул, то вроде бы ничего не изменилось, аул стоял, как и прежде, и те же дома, та же дорога, те же деревья, только у берёз возле пруда стало поменьше листьев. Осень, день стал короче… Но если подумать, то наш маленький аул Имянлебаш живёт тяжёлой, тревожной жизнью. И в воздухе витает не только дыхание близкой зимы, но и ожидание чего-то, до сего ещё небывалого!..

Иду, а Маулиха пытается отодрать топором доски с колодца. Если бы руки её были привычны к работе, она давно бы оторвала. А то никак не получается: и так топором стукнет, и так подцепит, да всё впустую.

– Из колодца теперь нельзя воду брать, – говорю я.

– Это ещё почему нельзя? Чего такое выдумал?

– Там была дохлая кошка. Надо сперва хорошенько вычистить колодец.

– Что, кошка?

Маулиха брезгливо скривила рот, стиснула руки на груди, а в глазах так и застыл суеверный страх.

– Кошка и сейчас там?

– Достать-то мы её достали…

– Трёхцветная, что ли, была кошка?

– Трёхцветная? – удивился я.

Но Маулиха уже меня не слушала, она теперь всё сама знала:

– Это вы ничего не видите, а я всё замечаю, всё! Блошка не пробежит мимо моего глаза. С неделю тому назад гляжу: йа Аллах! сохрани и спаси нас! – возле колодца ходит какая-то странная кошка. Смотрю – матушка! – а кошка-то трёхцветная! Но с сотворения мира кошки только двухцветные, кто этого не знает! А эта негодница трёх цветов, и белая, и чёрная, и жёлтая. Тут мою чистую душу охватило сомнение. Неспроста она тут бродит, видно, не к доброй вести, наверное, к большой беде! Не зря она крутится возле колодца. Колодец ей что – горшок с маслом разве? Нет, думаю, не зря! И так ведь оно и случилось! Значит, я правильно предсказала, значит, душа у меня праведная!

Я хочу спросить её, что же именно она предсказала, но разве Маулиха даст слово вставить!

– Она искала здесь свою смерть, вот оно что! Впервые слышу, чтобы кошка подохла в колодце. А ты знаешь, хорошие собаки и кошки чуют свою смерть и бегут подальше от своего хозяина, когда им пришло время сдохнуть. Кабы мне узнать, чья это была кошка! О, я бы многое тогда предсказала!..

Можно было теперь не сомневаться, что сегодня же вечером весь аул будет знать о «гибели трёхцветной кошки», и вряд ли кто подойдёт к «заколдованному» колодцу.

– Мам, ну иди же домой! – зовёт Маулиху Карима, высунувшись в окно.

– А почему Карима не ходит на картошку? – спрашиваю я.

Батюшки, что случилось с Маулихой!

– Ты ещё сопляк! – взорвалась она. – Ты что же, хочешь посмеяться над моей дочерью, хромой бес?! Чтобы моя Карима, дочь хороших родителей, выбирала картошку вместе с таким вороньём, как ты?