При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

Я засмеялся и сказал:

– Ерунда какая!

Тут он исподлобья взглянул на меня колюче и говорит:

– А вот это не изба ли быржина Хабибрахмана?

Мне показалось очень обидно: разве можно называть высокочтимого соседа таким нехорошим словом?!

– Не знаю, – сказал я, готовый лопнуть от злости. – Не знаю!..

И я решительно зашагал прочь.

Вечером Хабибрахман, дедушка Арзу, окликнул меня от ворот своего дома. Хотя мы и соседи, но видимся редко, а когда и встретимся, то только поздороваемся. Иной раз старик даже и не ответит на моё приветствие, иной раз только скосит в мою сторону свои зеленоватые глаза, спрятанные над лохматыми, как мочалка, белыми бровями. Но если даже он и не ответит на моё почтительное приветствие, то я не обижаюсь. Мне кажется, что старика одолевают глубокие и загадочные мысли, вот он никого не видит и ничего не слышит.

После того случая с Чулаком, когда я нечаянно встал на сторону старика, он раза два поздоровался со мной приветливее обычного, и, как мне показалось, более внимательно посмотрел на меня. Но под его колючим взглядом мне сделалось как-то неловко. И сегодня, когда он позвал меня, я подумал, шагая к нему, что же такое натворил?

– Ты сказал, что в колодец упала кошка? – спросил он.

У меня сердце в пятки ушло. Это тебе не крикливая Маулиха.

– Да, Хабибрахман-абзый, сказал, – пробормотал я.

– Кто, кроме тебя, видел эту кошку?

«Попался!» – пронеслось у меня в голове, и я опустил глаза.

– Упало ведро, стали вытаскивать, и вытащили…

– Куда ты отнёс падаль?

– Закопал вон там…

– Может, отнёс в яму для падали?

– Нет, закопал вон там, за огородом.

– Какая была кошка? – допытывался он холодно и резко.

– Разве разберёшь, какая… Я не различил масти, – твёрдо сказал я, наловчившись врать.

Он с минуту испытующе смотрел на меня и покачивал головой.

– Зачем тогда путнику сказал неправду? – спросил он.

– Когда? Какому путнику?… – Мне хотелось поскорее удрать, избавиться от этого допроса.

– Рассказывал он тебе про падёж скота?

Я невольно кивнул.

– Тебе это рассказал, а сам поехал дальше и запел новую песню: «В ауле Имянлебаш колодцы сохнут! Народ без воды остаётся!» Ты дал ему повод для новых сплетен и разговоров, а люди сейчас всего боятся, и подобные слухи делают нашу жизнь ещё тяжелей. Понимаешь теперь?

Я кивнул и сказал:

– Он спросил про ваш дом…

Хабибрахман помолчал.

– А больше он ничего не спрашивал?

– Если бы даже спросил, я ничего бы ему не сказал.

– А это почему?

– Не понравился он мне.

– Ты и без того наговорил ему много лишнего, – сухо заметил старик. – Таких людей надо опасаться, вот тебе мой совет. Он когда-то работал бухгалтером в МТС, и немало беды он принёс и людям, и государству. Комар малярийный!.. – с тихой злостью сказал Хабибрахман.

Я уже хотел идти, но старик остановил меня:

– Постой, вот ещё хочу спросить… Почему ты в последнее время следишь за Арзу? Может быть, ей кто-то угрожает? Или ещё что?…

Я пожал плечами и молчал, опустив глаза.

– Ладно, иди, – коротко обронил старик.

Наконец-то за картошкой стали приезжать подводы со спиртового завода, и дело у нас пошло быстро. Кроме того, на подмогу нашим колхозникам и нам, школьникам, приехало много людей из города – с промкомбината, с кирпичного завода. Мы все работали на совесть, так что в районной газете про нас написали заметку и поместили фотографию. Снимок был мутный, но если внимательно приглядеться, то можно узнать Рафгата, некоторых наших девочек и Арзу.

И вот мы начали учиться. И Арзу как настоящая учительница вошла на свой первый урок. Я почему-то очень тревожился за неё, думал, как у неё получится, как встретят её ребята. А всё получилось очень хорошо, я даже не ожидал, что так всё гладко начнётся.

Арзу вошла в класс стремительно, вошла и остановилась, осторожно прикрывая дверь. И только когда в классе установилась тишина, она прошла к учительскому столу. Видно было, что она волнуется, но заговорила с приятной улыбкой и своим мягким обычным голосом.

– Ребята, скрывать не стану, немецкий язык я сама знаю плохо. Но коль нашего Хуснимардана-абый взяли в армию, а учиться нам всё равно нужно, так давайте вместе изучать немецкий язык. Согласны ли вы?

Мы и не заметили, как дружно выкрикнули:

– Согласны!..

Вчера поздно вечером, когда все учителя вернулись с колхозной работы, в школе было заседание педсовета. До тех пор пока в кабинете директора не погас свет, я простоял в школьном саду под самой высокой елью. Моросил мелкий дождь, ведь теперь он не стихает ни днём, ни ночью… Я знаю, пришла повестка последнему мужчине из учителей – завучу Ханафи. Кроме того Ханафи-абый вёл ещё и физику. И вот Маулиха услышала, что Ханафи должен уехать на фронт, и с ног сбилась, бегая по деревне. Она и к нам забегала раза два.

– Нет, нет, лучше Каримы им не найти! – убеждала она мою маму. – Моя девочка не только физику, она всё может преподавать! Разве только Хабибрахманова ведьма будет против, а? Она может подставить ног моей Кариме, может! Она всю жизнь завидует моей Кариме. Если устроится Карима в школу, душа моя обретёт покой…

Маулиха купила в магазине все книги, какие там только были, скупила ручки, перья, карандаши, купила целую коробку «стиралок»…

Я спросил маму, отчего же она не осадила Маулиху, не заступилась за Арзу. Это меня очень расстроило.

– Чем спорить с Маулихой, я лучше лизну лезвие косы, – сказала мама и махнула рукой.

Но на своих покупках Маулиха не успокоилась. Она зарезала курицу и отнесла Ханафи – «дорожный гостинец». А перед началом педсовета её насилу выпроводили из школы.

Ель, под которой я стою, старая, лапы её широки и густы. Когда я смотрю на эту ель днём, при солнце, то мне кажется, что в густых лапах скрывается какая-то тайна. А сейчас здесь хоронюсь я. Хотя прямо и не льёт на меня, но всё равно зябко, сыро, всё время хочется чихнуть…

Но вот на школьном окне задвигались тени, стукнула дверь, свет погас. Я вышел из-под ели и подвинулся поближе к забору. Последними из школы вышли Зулейха-апа, Ханафи-абый и Арзу.

– Ты была первой ученицей у меня, – горячо сказал Ханафи-абый, продолжая, видимо, разговор. – И я уверен, что всё у тебя получится хорошо.

– Теперь буду последней