При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

Да я на свой огород не посылаю её, если хочешь знать! И пока я жива, не допущу, чтобы мои дочери рылись в земле или убирали за коровами. Чтобы Карима взяла в руки лопату? Да чтобы мои шёлковые девочки таскались с мешками да вёдрами? Не видать этого! Дала советская власть свободу женщине или не дала? Не видать этого! Я куда хочешь пойду и скажу: чтобы дочь пьяницы и шлюхи жрала паёк учительницы, а моя Карима рыла картошку? Да ваша Арзу отрезанного ногтя Каримы не стоит. Вот запомни: Карима обгонит вашу Арзу!

Но сегодня слова Маулихи отлетали от меня как горох от стенки. Наверное, я очень устал. Поел и лёг спать. Засыпая, думал об Арзу, о том, как это она умудряется и в поле работать, а вечером ещё и в школе что-то делает, планы, наверное, составляет, да и дома у неё работы всякой побольше, чем у меня… Хочет жить открыто, честно, подумал я, засыпая… Не знаю, сколько прошло времени, как я вдруг слышу какие-то голоса с улицы. Разговор громкий, отрывистый. Сон мало-помалу пропал, я наспех оделся и выбежал на улицу. Уже темно, но я вижу коня, кажется, Ялкын, ну да, так и есть, сверкают бляшки на уздечке. А за уздечку держатся двое: Чулак тащит коня в одну сторону, а Хабибрахман-абзый, длинный и какой-то нескладный костлявый старик, тащит коня в свои ворота. А Ялкын мотает головой, всхрапывает и ничего не понимает.

– Нет! – кричит Хабибрахман. – Не будет по-твоему!

– Будет! – хрипит Чулак. – Будет так, как я хочу!

– Я конюх и не дам тебе лошади!

– Я пожарник! Ялкын стоял у меня не один год и будет стоять!

– Не будет!

– Ты на картошке хочешь загубить колхозного племенного жеребца? А кобыл поведёшь к быкам? За это тебя самого знаешь куда поведут?

– Если Ялкын будет стоять у тебя, ты загубишь его! – не сдаётся Хабибрахман. – Думаешь, я не видел, как ты прошлой ночью куда-то гонял его? Всё видел, всё знаю!..

– Что ты знаешь?

– По ночам украдкой на добрые дела не ездят.

– Ха-ха-ха! – смеётся Чулак. – Мало видел и ничего не знаешь!

– Днём Ялкын будет возить картошку, а ночью отдыхать – вот что я знаю. Отпусти уздечку!

Я подошёл и встал на сторону Хабибрахмана-абзый.

– А, сосунок! – сказал Чулак, оскалившись. – Ну-ка дуй отсюда!

– Оставь лошадь в покое, – сказал я.

– Что-о? На рысаке картошку возить?!

Хотя Чулак кричал пуще прежнего, но в его голосе уже не было уверенности. И стоило Хабибрахману покрепче потянуть на себя Ялкына, как и конь почувствовал, кого ему следует слушаться.

– А почему ты его ведёшь в свой двор? – опять загорячился Чулак.

– Чтобы ты не украл его из конюшни, – спокойно ответил Хабибрахман.

Когда ворота за Ялкыном затворились, Чулак повернулся ко мне.

– Ты ещё здесь? – Он сдвинул свой шлем на макушку и, приблизившись ко мне, щёлкнул меня по носу и засмеялся. Я схватил его сильную крепкую руку.

– Но, но, – сказал он. – Смотри, не сломай другую ногу.

– Не сломаю, не бойся.

– А как насчёт сапог?

– Ты репей, Гибадулла, репей на хвосте паршивого барана, вот ты кто!

– Но, но! – сказал он с угрозой и хотел опять щёлкнуть меня по носу, но я увернулся. – Смотри, не попадайся мне лишний раз, – добавил он уже тихо и пошёл прочь.

Я видел, как от дома Маулихи отделилась какая-то тень, наверное, всё тот же Сирай, кто ещё. С минуту они постояли, о чём-то говоря, но я не понял. Впрочем, мне было не особенно интересно всё это, я пошёл домой и лёг спать.

Сейчас я расскажу ещё об одной истории, связанной с заколоченным колодцем. Картошки оставалось порядком, и мы решили выходить пораньше. Как раз в то утро начал моросить первый дождик. Я выхожу из своих ворот и вижу, что у колодца кто-то возится, а на дороге стоит лошадь. Я подхожу поближе. Мокрая лошадка совсем маленькая, чуть больше ишака, а мужичок в войлочной шляпе пытается открыть колодец и уже одну доску поддел черенком кнута. Тут он меня увидел и спрашивает:

– Почему колодец забит? Он что, высох?

– Да, – говорю, – пропала вода.

– Йа Аллах! – воскликнул человек. – Ведь только на прошлой неделе я здесь поил лошадь!

Человек растерянно заморгал глазками и как-то странно захихикал. Я разглядел его лицо. Оно было рябое, маленькое, точно усохло. Да и сам он был какой-то маленький, точно его высушили в печке. А смеялся он словно бы насильно, точно его щекотали.

– Тэк-тэк, всё ясно-понятно, как день, всё правильно, как дуга, – хихикал он. – Я вот еду оттуда (кивок куда-то в сторону). Там, Аллах свидетель, начался падёж скота. Коровы и телята дохнут без счёту. Одним словом – мор! А с овцами происходит и совсем интересное – болезнь «вертун». Господь свидетель! Так и вертятся, как патефонные пластинки, повертятся вот так, повертятся, а потом и копыта кверху. Не приведи господь! Разве в доброе время да ещё осенью, когда кормов вдоволь, скотина падала? Разве падёж скота – это добрая весть? Сейчас худо, а что будет зимой? Или весной, когда от корма останутся одни ошмётки?

– Кто вы такой? – спросил я. – И чему вы смеётесь, если кругом беда?

– От горя и смеюсь. От горя-горюшка. Отчего, ты думаешь, высохла вода в этом колодце? То-то и оно! В тяжёлое время все беды наваливаются разом. Аллах посылает на своих сыновей все беды разом. Всевышний испытывает человека, в гордости и в пороках забывшего мудрость и силу Аллаха, и диких животных, и скотину, ведь всё живое на земле – это его творение. Пропадает вода не только в колодцах, но высыхают за одну ночь целые озёра. Вон на берегу реки у Нижнего аула упала и разбилась пара журавлей…

– Чепуху какую-то вы болтаете, – сказал я. Я нарочно так грубо сказал, чтобы досадить ему, уж очень он мне не нравился, этот рябой высушенный человечек. Но это его не обидело.

– Это всё дело рук шыпионов, – сказал он. – Идёт ведь германец, просто прёт! И ты думаешь, он не засылает к нам шыпионов? Я, брат, многое знаю, многое вижу. Ты не смотри на мою кургузую телогрейку. В своё время я держал в узде таких важных людей, каких ты и во сне не видел. Булгахтером я был, такими деньгами ворочал, о!.. Если бы не заперли в клетку, – он скрестил пальцы рук, изобразив решётку, – ходил бы я ещё, как лев, эх-хе-хе!.. Тупые все, – добавил он сердито. – Не можете различить шыпионские