При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

и вышла бы замуж, когда ещё не остыла могила мужа?! А отец её кто же был? Если бы был хороший человек, то разве похоронили бы его за кладбищем, в том проклятом месте, которое люди обходят подальше? Каков корень, таков и цветочек! На рябине калина не зреет. А знаешь ли ты, что у Арзу в районе есть полюбовник? Это он её толкает в школу! Если бы он знал, кого пригрел, за семь вёрст обегал бы Имянлебаш. А дед Арзу… Ты ведь помнишь, как его чуть было не посадили в тюрьму? Только хитрость выручила его, но самое достойное место для него именно там, в тюряге, да, да!..

Я подошёл к Маулихе, я хорошо слышал, как от неё пахнет духами. Скулы у меня дрожали, а голос где-то застрял в животе. Но всё-таки я собрал все силы и хриплым голосом крикнул:

– Всё это враньё! Хватит! Хватит!..

Маулиха увидела меня и с удивлением ударила в ладоши.

– Йа Аллам! Опять подрался этот уличный хулиган! Смотрите, люди опять побили этого задиру! Только-только встал на ноги, и уже опять инвалид!

– Про меня вы можете говорить что угодно, но про Хабибрахмана-абзый и Арзу больше ни слова!

Тут очень трудно передать, какая лавина слов обрушилась на нас с мамой. Был упомянут и весь наш род, деды и прадеды, и все живые родственники, а я, оказывается, просто бельмо на всём роду. Досталось и нашей несчастной невесте, рот которой, оказывается, может проглотить пол-аула! Невозможно поверить, что одна женщина за какую-то минуту может выпустить столько слов и поразить столько мишеней!

Мы с мамой оторопели, и, признаться, я даже маленько струсил. Выходит, что Маулиха, если так говорит, уже не боится ни Хабибрахмана, ни нас? Выходит, у неё есть какие-то сильные покровители? Кто они? Что они задумали? Только ли это заявление? Да если и этой бумаге начальство даст ход, мало не будет и можно ожидать всего!..

В сенях заскрипели половицы, дверь распахнулась, и через порог переступил не кто иной, а сам Чулак! Вот какие дела пошли… Однорукий Гибадулла – редкий гость у нас, я даже и не помню, когда он заходил к нам. Ни дед, ни отец не уважали его – за распутную жизнь, за пьянство. А отец открыто высказывал своё презрение к «кривой руке» и называл его наглецом и нахалом. Не любил Чулака и старший мой брат – за хитрость и за то, что тот «пускал ветер». А мать, – ведь в татарской семье женщина во всём беспрекословно согласна с мужем, – наша мама этого Чулака просто терпеть не могла. И всё это было известно и ему самому, и всему аулу. И вот он вошёл без стука, встал посреди избы в своей длиннополой шинели, шлем сдвинул на затылок, лоб мокрый от пота… О шашнях Гибадуллы с Маулихой знают у нас даже грудные дети, но чтобы вот так явиться в чужой дом вместе! – это было уже сверх всякого позора. Мать с гневом смотрела то на Маулиху, то на Чулака.

– Ну, не подписываешь? – спросила Маулиха как ни в чём не бывало.

– Нет! – тут же отрезала мать. – И не думай! Чем виновата Арзу перед твоей Каримой? Разве она сама выбирала родителей? Она не может отвечать за их поступки. А сама Арзу – хорошая девушка, умная и работящая.

У меня саднило в горле. Хотелось, как в детстве, припасть к коленям мамы и прижаться к её шершавым ласковым рукам. От них всегда пахло солнцем и молоком…

На толстом лице Гибадуллы играла усмешка. Он был доволен происходящим. Ещё бы, разве такой театр бывает каждый день? Он откровенно засмеялся и сказал:

– Э, Маулиха-душечка, такие дела делаются не так. Я же говорил тебе, что не надо никаких подписей. Важен сам факт. Будут факты – будут и акты. Ха-ха-ха! Ну, пошли, мне некогда, надо ехать в район.

Они вышли на улицу, сели в лёгкий тарантас, и саврасый, сытый широкогрудый конь из пожарки, с места взял крупной рысью. Чулак и Маулиха в цветастой шали с кистями будто красовались в своей наглости и бесстыдстве.

Мать стояла хмурая, подбородок её дёргался от гнева и бессилия. Она смотрела вслед тарантасу, в котором возвышалась широкая серая спина Чулака и узкая, в блестящем плюше спина Маулихи.

– Бесстыдные, – тихо сказала мама. – Ведь мужняя жена! Изба полна детей. А двое – уже невесты, кто возьмёт их замуж, если у них такая мать?…

– Мама, – говорю я, – надо пойти к Хабибрахману, всё сказать…

– Нечего ходить, – отрезала мать. – У нас есть сельсовет, партийные есть, без нас разберутся.

Приходится согласиться. Да и куда я пойду? Гляжу на себя в зеркало. Сам себе противен! И я решаю не идти в школу. Стыдно. Лежу и думаю. Встану, похожу по комнате. А на улице идёт дождь, плывут над землёй низкие тяжёлые тучи, будто хотят продавить соломенные крыши на домах.

Как же так, решаю я своей головой, как же так получается? Маулиха, точно батыр на Сабантуе, подпоясалась и бросилась в борьбу. Кажется, я по-настоящему начинаю её ненавидеть. «Сельсовет, партийные…» Почему моей матери безразлично, что натворит Маулиха? Ведь Хабибрахман и Арзу – наши соседи! Если Арзу в чём-то виновата, это надо открыто высказать. Если у неё нет вины, надо смело встать на её защиту! Какая мама сегодня хмурая и сердитая… Почему она как следует не отчитала Маулиху и не защитила Арзу? Почему ругает Гибадуллу за глаза, Маулиху осуждает за глаза, и они вот никого не боятся! Мама, мама, ты же сама говорила мне, что справедливые люди сильны… Разве ты была бы не права, если бы встала на защиту Арзу?!

За такое короткое время я теряю самых близких людей. Сначала – Рафгат. Он в плену у Чулака, слепой Дындып!.. Теперь – мама… Позволила с заявлением уйти Маулихе! «Будут факты – будут и акты…»

Если бы не эти волдыри!..

Постой, постой! А если бы не эти волдыри, то что бы ты такое сделал, друг Искандер? Из зеркала на меня смотрит лицо не очень-то и мужественного человека, если уж говорить честно. Ну, ссадины, волдыри… А глаза тусклые. Я пытаюсь придать им злое, жёсткое выражение, сжимаю губы, даже зубами щёлкаю… За этим занятием видит меня другая женщина – молчаливая, серьёзная женщина Минсылу-апа, мать Рафгата. Что она подумала при виде обезьяны, кривляющейся перед зеркалом! Я пошёл побыстрее позвать маму. Она просеивала муку в клети, а дверь была закрыта,