При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

И на самом деле, если подумать, много оказывается причин тому, что самый видный когда-то, самый уважаемый человек аула Хабибрахман, имеющий все права занять почётное место между старейшин-аксакалов, превратился в самого обыкновенного Быржина! Самым большим горем для него была, конечно, неожиданная смерть жены. А потом его сильно потрепали переживания за непутёвого сына Малика. «Хабибрахман бледнеет, когда едет мимо кладбища», – говорил мой отец. Окончательно сломило его увольнение из МТС. Оказалось, тот человек, который взял Хабибрахмана на работу, попал под какое-то следствие, его сняли с работы, и чёрная тень упала на нашего Хабибрахмана. Ему пришлось вернуться в аул. Председателем, ясное дело, его уже не поставили. Он стал работать пасечником. Всё лето жил на пасеке, вдали от людских глаз, но хорошо зная, что неутомимые человеческие языки бесконечно толкут его имя. А осенью разошёлся ещё такой хабар: «Оказывается, этому Хабибрахману вреден пчелиный яд, у этого Быржина, оказывается, сильно поднялось кровяное давление». Наверное, слухи эти были верны: в то время, когда деревья торопливо роняли листву, в сырой дождливый день, Хабибрахман-абзый вернулся с внучкой Арзу в аул. Он отодрал с окон доски, гремел вёдрами во дворе, колол дрова, тряс половики… К вечернему чаю деда и внучку пригласили мои родители.

В нашем Нижнем конце было много мальчишек, моих ровесников, но мне больше нравилось играть с Арзу. Бывало, мы и ссорились, но очень скоро у нас опять наступал мир. Потом мы стали ходить в школу…

Когда Арзу подросла, то оказалось, что она хорошо поёт. И её стали приглашать на свадьбы. Когда она пела своим тоненьким голоском протяжные песни про Сак и Сок, женщины тайком утирали слёзы.

– Сиротка ведь, печали много в её песнях!..

Пока Арзу была маленькой, её в нашем конце все любили.

Первой возненавидела её Маулиха. Своих дочерей с каждым годом становилось больше, но все девочки были какие-то тусклые, гнусавые. И поэтому Арзу оказалась для Маулихи бельмом на глазу.

Как ни странно, второй, кто её невзлюбил, была моя мама.

Арзу ведь старше меня на год, и когда училась в восьмом, в девятом, в десятом классе, то была уже взрослой девушкой. И мой старший брат сразу учуял, какой жаворонок растёт в гнезде. Он стал провожать Арзу из клуба. И разве такие дела могут долго быть тайной двоих? Соберутся женщины с вёдрами возле родника Аракы чишмэсе, и журчат их речи, подобно журчанию ручейка…

Наша мама разбушевалась. «Тебе порядочных девок мало? У тебя на этой дочери Аллахом проклятого гуляки Малика и вертуньи Фатимы свет клином сошёлся? Из этой девушки никогда не получится нужной нашему дому скромной женщины! Будет такой же бесхвостой сорокой, как и отец! Чтобы больше шагу не делал в её сторону! Смотри у меня!..» Всё это она выкричала вместе со слезами.

Может быть, брат и ослушался бы родителей, не посмотрел бы на запреты, но сама Арзу не очень-то была к нему расположена. Я так думаю, что на слова мой брат был довольно скуп и неуклюж…

Вот такое у меня положение: Арзу – моя учительница. Это – первое.

Мама ещё не догадывается, что я её люблю.

Старик Хабибрахман меня крепко подвёл, не будет мне от него поддержки, не на что надеяться…

Ко всему этому – всякие загадочные тени, порча…

Рафгат меня предал, перешёл на сторону врага – Чулака…

Что мне делать? Может, хоть о чём-то сказать Арзу? Как она отнесётся к этому? А если всё запутается ещё больше?

Я ведь люблю её! Очень люблю!..

7

«Если в пальце даже малюсенькая заноза, по-настоящему кулак не сожмёшь», – говорит моя мама. Она у меня умница. Хотя у неё и забот по дому много, и колхозная работа, но как свободная минутка, она и в газету посмотрит. А мои книжки раньше вперёд меня читала.

Значит, если даже маленькая заноза!..

Мне думается, не будь войны, не будь каждодневных тревожных известий, не будь страха в сердцах людей, разве бы на этих Чулаков и их козни достойные люди обратили бы внимание? А Маулиха разве подняла бы голову? А эта порча… Я сейчас знаю, что всё это обыкновенная чепуха, да вот сидит она в сердце занозой.

На другой день я опять пропустил уроки. Не могу же я показаться с таким лицом в школе! Да и никого видеть не хочу, особенно Рафгата. Пусть обнимается со своим Чулаком! И Арзу уже к нам не заходит, как раньше. Клянусь солнцем, затаилась она, сидит дома от страха. Если бы она ни о чём не догадывалась, она бы не ходила так осторожно, как разведчица во вражеском тылу.

Уже начинает смеркаться за окном, а я лежу на кровати в боковушке. Мать уже ворчала сегодня, что валяюсь без дела, но у меня нет силы заставить себя подняться… Скрипнула дверь. Думал, Насима ходит. Но это пришёл Рафгат. Он разулся, прошёл ко мне и сел рядом на кровать. Сияет, будто поймал жар-птицу. Наверное, Чулак дал полизать жирную тарелку. До того мне противно смотреть на него!.. А он развалился, будто сытый бай, глаза совсем утонули в довольстве, одни щёлочки только светятся. Клянусь хлебом, я его ненавижу! Ко всему прочему, от него так и несёт табачищем Чулака!..

– Ты чего такой смурной? И лицо у тебя как вспаханное поле!..

– А ты сам смотришься в зеркало? – угрюмо говорю я.

– А что такое?

– Посмотри, и увидишь, какое у кого лицо.

Рафгат не обидчивый парень, но сейчас улыбка сошла с его лица, он стал серьёзнее, насторожился.

– Что с тобой случилось?

– Это я должен спросить у тебя…

– Со мной – ничего. Это ты два дня не ходишь в школу. Может, вообще хочешь бросить?

– Это мы ещё посмотрим.

Я отвечаю резко, грубо. Я знаю, что это обижает его. Но ведь я и не скрываю, что делаю это намеренно.

И он обиделся, молча встал. Не оглянувшись на меня, идёт к порогу, быстро начинает зашнуровывать ботинки на толстой подошве.

Мне лица его не видно, но видна его побагровевшая шея, чистый белый воротничок рубашки. Кажется, я начинаю улавливать даже запах одеколона!..

Он выпрямляется и, не подняв головы, хватается за дверную ручку.

– Ты куда?

– А тебе зачем?

– Просто так…

Я выхожу за ним в тёмные сени, потом – во двор.

– Ты что, обиделся?

– Обиделся! – передразнивает Рафгат. – К нему идёшь как к первому другу, а