При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

Мама покачала головой:

– Кто же из вас будет за ней ухаживать? Дед целый день на работе, сама – в школе.

У Арзу ответ готов:

– Оба будем стараться. – И добавила с шутливой улыбкой: – В случае чего, к вам, Фагила-апа, за помощью придём.

– А захочет ли она перебираться к вам? – спросила мама. – Старуха капризная, дом новый, а вот невестка ушла, не захотела с ней жить…

– Мы уже уговорились с ней, Фагила-апа! – весело сказала Арзу.

И не поверить ей было невозможно. Арзу уговорит, она кого угодно убедит! И то, что бабушке Май-эби у них будет лучше и спокойнее, это ясно.

Арзу ушла, а я стал домывать пол, и мне думалось о том, как трудно жить одинокому человеку особенно сейчас, в это тяжёлое время. Взять того же Хабибрахмана-абзый. После смерти моего дедушки Джихангира у него не осталось друзей, а когда умерла и жена, то он остался совсем одиноким. Вот только внучка Арзу. А эта сухонькая маленькая старушка Май-эби, сестра умершей жены Хабибрахмана-абзый, редко бывала у них в доме, они даже не очень-то дружно и жили, но вот пришёл тяжёлый час, и близкие люди должны забыть старые обиды. Это единственное, чем они могут быть сильны. И только так можно противостоять всяким Чулакам.

Мы взяли двухколёсную ручную тележку и отправились на Козеголовую улицу. Арзу тоже хочет катить тележку, но я не даю:

– Ты учительница, тебе не положено!

Она идёт рядом со мной, и люди, попадающие нам навстречу, почтенно здороваются с Арзу, и она отвечает всем с доброй улыбкой, и для каждого у неё находится ласковое и утешительное слово. Ласковое слово пока никому нелишне. Только вчера две солдатки из Верхнего конца получили похоронки… Сегодня в армию забрали Исмагила-абый. У него куриная слепота, но ему на это сказали: «Ничего, в трудармии работы хватит».

Если бы мы увидели во дворе у Май-эби лесное чудище – шурале[14], то удивились бы меньше. Во дворе бабушки мы увидели саврасую кобылу Чулака! Тут же лежал сваленный воз сухих дров. Ну и ну!.. А когда мы вошли в дом, то просто ошалели: Чулак сидел на почётном месте и пил чай из никелированного самовара! Толстое лицо его лоснится, гимнастёрка до живота расстёгнута, – не первый, видно, самовар дует! А маленькая Май-эби с красным полотенцем на шее так и вьётся возле него, угощает поджаристыми картофельными оладьями.

– Проходите! Будьте гостями! – обрадовалась нам Май-эби. – Садитесь, садитесь к столу! А ты, Гибадулла, не стесняйся, это же мои дети!..

Чулак только ухмыльнулся да шумно, весело вычистил нос в большой платок, вот и всё его стеснение!

– Вот, дети, посмотрите, – поёт бабушка, – не перевелись в нашем ауле добрые люди. Откуда и узнал Гибадулла, что у меня дров нет? И привёз целый воз дров! Да какой воз, что гора! А дрова уж какие хорошие – будто сухарики!..

Чулак довольно улыбается, дует в чашку и глазом не поведёт в нашу сторону. Как хозяин сидит!..

Арзу возьми да и скажи:

– Ваша лошадь, Гибадулла-абый, должна сегодня работать на вывозке картошки, кажется?

Гибадулла большим вышитым полотенцем, которое лежало у него на коленях, вытер потное лицо и ухмыльнулся.

– Ты ведь, кажется, в учителях числишься? – спросил он.

– Поэтому и спрашиваю у вас, – спокойно и твёрдо сказала Арзу.

– Хорошо, я уйду на картошку, а если случится пожар, ты будешь отвечать?

– А если случится пожар, когда вы ездите в лес за дровами?

– Нэ-э, не случится, Аллах есть, он всё видит! Разве, когда я помогаю сиротам и старушкам маломощным, он разрешит быть пожару? Без воли Аллаха не падает даже волосинка!..

Хотя Май-эби не ахти какая религиозная, но при этих словах Чулака её лицо приобрело такое умилительное выражение, что она готова была, кажется, расцеловать Чулака в потный жёлтый лоб.

Я чувствую, что пришли мы не вовремя, да и не похоже, чтобы Май-эби плохо себя чувствовала. И когда Арзу говорит, что мы пришли за ней, она вдруг машет руками на неё:

– Нет, нет, никуда от своего очага не уйду! Нет, нет!..

Чулак хитро щурится и знай себе уминает поджаристые картофельные оладьи, только корочка похрустывает на его лошадиных зубах.

Делать нечего, мы повернулись и ушли.

Но дня через два Арзу опять зовёт меня: надо ехать за бабушкой, совсем плохо ей стало, лежит, не поднимается.

Погрузили мы на тележку подушки, а сверху посадили ставшую совсем маленькой Май-эби с красным узелком и повезли. Бабушка держалась за борт тележки, озиралась по сторонам и, видно, от смущения, повторяла:

– Чего только не отведала головушка, чего только не узнала!..

– Сейчас, бабушка милая, всем достаётся! – успокаивала её Арзу.

Это замечание Арзу навело бабушку на своих сыновей, которые были теперь на фронте. Со слезами на глазах она стала жалобно причитать:

– Вернётся кто-нибудь из моих сыновей, а дом будет на замке!..

И успокоить её не было никакой возможности. Слёзы текли и текли по её щекам. Видно, и в самом деле колодец слёз возле души человеческой, и пока не высох колодец тот, душа будет жива. Так говорит моя мама.

– Арзу, Арзу, – спрашивала бабушка, – ты на место ли ключи от замка положила?

– На место, на место! – улыбается Арзу.

Качу я коляску с бабушкой по улице, а сам думаю: это ведь легко сказать – взять к себе в дом больную старуху, но ведь какой это труд, какое нужно терпение, чтобы ухаживать за ней! Да в такое голодное время взять на себя лишний рот!.. И какое нужно иметь милосердие, какую добрую душу, чтобы добровольно пойти на всё это! А ведь Май-эби по сути дела и Хабибрахману-абзый, и Арзу – не такая уж и близкая родственница. Но настоящий человек только так и должен поступать. И авторитет Арзу в нашем ауле сразу поднимется! Конечно, всё это Арзу делает не для того, чтобы поднять авторитет, ведь она и раньше говорила, что должна жить так, чтобы никто не мог показать на неё пальцем и ни в чём не смог бы укорить. Оказывается, это не простое дело – восстановить честь фамилии Ямашевых!..

Вот так качу я тележку с бабушкой, и уже недалеко осталось, как навстречу по дороге едет на телеге Гибадулла! Я немного откатил тележку в сторону, давая ему проехать, но Гибадулла вдруг останавливает лошадь и смеётся:

– Ха-ха, бабушка! Да тебя посадили