Сады земные и небесные - Лидия Николаевна Григорьева

class="p1">Инженерно-дизайнерские устремления поэта и цветофотохудожницы пока не распространяются за рамки оформления интерьеров зданий, офисных пространств и домашних интерьеров с целью цветотерапии, избавляющей от повседневных стрессов и сезонных депрессий. В России, как известно, зима длится долго, и цветовые, яркие панно на стенах, по ее мнению, – это и лечебная, и эстетическая панацея одновременно.

Мне же представляется, что мы находимся в преддверии возникновения цветоархитектуры, способной в буквальном смысле осуществить давешнюю идею строительства «города-сада» с цветниками-кварталами, в которых в качестве цветка будет выступать отдельный дом-буква цветопоэмы.

В таком городе мог бы получить развитие проект корейского художника Мэл Чина «Возрожденное поле», представляющий экологическую реставрацию свалки токсичных отходов. Согласно его идеям, генетически улучшенная группа растений в процессе роста извлекает из почвы различные соединения тяжелых металлов по заданному циклу: – рост – сбор растений – их засушка и сожжение. Хотя стоимость проведения подобных эко-реставрационных работ ничуть не уступает затратам на химическую очистку, мало у кого могут возникнуть сомнения в правильности выбора такой цветотехнологии.

Ну, а для «чистейшего» цветоводcтва в городе-саде, конечно же, останутся и традиционные сады поэзии, в которых так легко дышится и живется. Лидия Григорьева и в поэзии, и в фото, создает своеобразный орган созерцания такого «города-сада», обосновывая это «эстетикой экстатического любования». Как утверждает она в одном из интервью, «это состояние самоуглубленного созерцания полюбившегося объекта, это тихий восторг, мирный огонь, а не пожар экстаза. Эстетика любования, и это общеизвестно, свойственна не только отдельным людям, но и целым народам. Самый расхожий пример – коллективное любование цветущей сакурой или садом камней, или видом на Фудзияму в Японии. Восточные мудрецы вкладывали в любование (потоком воды, бликами живого огня, пейзажем, предметом, etc) сакральный смысл. Суть этого процесса лицезрение цветка или горы – в счастливой сосредоточенности на одной, сколь угодно малой части Творения с тем, чтобы через малое познать Огромное и влиться в эту Огромность своим собственным существованием».

Может быть, в недалеком будущем в каждом городе-саде, о котором так давно мечтает человечество, появятся такие Центральные Цветники любования. А в домах – цветовые панно Лидии Григорьевой, автора идеи «экстатического любования прекрасным» и «цветомании – как цветотерапии». Следует отметить, что она не одинока в своих исканиях. И в слове. И в образном осмыслении пространства:

Всё цветёт

И бездна цветёт нескрываемым цветом:

там сад малахитовых нежных трясин.

Ты, может, забыла, так вспомни об этом:

как радужно пахнет цветущий бензин.

И чёрная прорва, виясь и сплетаясь,

ветвится, растёт в сопредельных мирах,

так бархат струящийся, переливаясь,

оттенками ночи цветёт в зеркалах.

Но есть ли цветок и нежней, и укромней,

и нерукотворней на взгляд и на вид,

чем лотос раскрывшейся каменоломни,

где розовый мрамор и лунный нефрит.

Фотография – живопись бога

С Лидией Григорьевой беседует Ирина Тосунян

ИРИНА ТОСУНЯН: Я помню, как ты взращивала свой сад, год за годом, в своей душе и в стихах, прежде чем создать сад в Лондоне. Много лет назад мне запали в душу строки из твоего стихотворения о Цветаевой: «И все-таки она жила в столице, готовая окрыситься, озлиться…(цитирую по памяти) … и вымахала вровень с лопухами – уехала с хорошими стихами». Теперь, много лет спустя, прочитав твое «Воспитание сада», я говорю уже о тебе: «и вымахала вровень с лопухами – приехала с хорошими стихами». Новый поэтический сборник – прямой свидетель тому. А как он складывался?

ЛИДИЯ ГРИГОРЬЕВА: Вопрос непростой, потому что придется заглянуть в колодец памяти почти двадцатилетней глубины. Такие вещи помнят уже только литераторы старшего поколения: при советской власти предпочтение отдавалось «сборникам стихотворений», а не поэтическим книгам. В такой сборной поэтической солянке легче было редактору наводить свои порядки, «разорять гнездо» общего эстетического замысла, если таковой у автора был заложен в основу книги. Кроме того, книги даже известных поэтов порой лежали в издательствах по многу лет, их ужимали и дополняли, утрясали и сокращали. Например, редактор первой моей книги был по основной своей профессии авиационный инженер, неплохой, может быть, человек, но мыслящий явными и неистребимыми техническими категориями. Он признавал только стихи написанные «квадратиками» и «прямоугольничками» перекрестно зарифмованных четверостиший. А поскольку я в юности, как и полагается по всем законам литературного бытия, много экспериментировала с поэтической формой, то тут и нашла моя коса на его камень.

Помню, как долго не выходила книга – именно книга, а не поэтический сборник! – Юрия Левитанского «Кинематограф». Он подарил мне, еще студентке, четвертую, почти слепую ее копию, и я увезла ее в Казань, где тогда училась в университете. Благодаря этому его широкому жесту доверия, а до этого, к слову, он уже несколько лет следил за моим «поэтическом ростом» и отдал книгу не в случайные руки, вся молодая литературная Казань знала стихи Левитанского наизусть, задолго до того, как «Кинематограф» вышел в издательстве «Советский писатель». Я, кстати, до сих пор храню эти полустершиеся от времени страницы.

Такова была реальность. Каждый преодолевал ее, как мог.

Поэтическая книга – это, конечно же, самостоятельный жанр, сродни поэме. Стихотворное мозаичное панно, где маленькие цветные фрагменты составляют единое и неделимое целое. Книги «Сумасшедший садовник» и «Воспитание сада» складывались именно как некий сюжет, обладающий единством времени и места. Поэтические события там разворачиваются в моем маленьком лондонском, цветущим круглый год садике, но над ним простирается звездный Божий сад, объединяющий все наземное и надмирное пространство в единый сад мироздания. Звезды светят всем, только надо иногда обращать к небу свое лицо, даже если тебе придется при этом вывернуть шейные позвонки и свернуть себе шею, как это случилось с прямоходящим Волком в поэме Николая Заболоцкого, одного из самых любимых моих поэтов. «Чтобы заниматься садом, нужно быть звездочетом…». По крайней мере, желательно.

И. Т.: Как и когда тебе впервые явилась мысль, что «сад» можно увековечить не только в стихах, но и на фотопленке?

Л. Г.: Стремление преодолеть ограничение, на которое как бы извечно обречены все виды искусства, было свойственно многим известным и малоизвестным личностям задолго до меня. Приблизить живопись к музыке стремился не только Чюрленис, но и многие художники начала ХХ века в разных странах. Музыка тоже стремится к изобразительности, и светомузыкальные начинания Скрябина, и кинетические опыты наших современников, тому порукой. Очень, я бы сказала, «интерьерны», плотно заставлены зримыми реалиями века, ранние