Сады земные и небесные - Лидия Николаевна Григорьева

симфонические произведения Шостаковича. Поэзия, по определению, стремится к музыкальности и изобразительности. Даже разрушение традиционной поэтической формы – это звучащая дедакофония изуродованных человеком, изначально гармонизированных пространств. Так что здесь все органично и закономерно.

А прорыв из вербального в визуальное пространство и наоборот… Только несколько самых ярких примеров: Микеладжело, пишущий поэтические тексты. Живописцы и живописатели Михаил Лермонтов и Тарас Шевченко. Рисующий и фотографирующий Маяковский. Скрябин не только «видел» музыку, но и пытался описать ее стихами. Эмиль Золя, и это мало кто знает, оставил после себя семь тысяч (!) фотографий. Гениальным фотографом был Леонид Андреев. Альбом его фотографий, вышедший в Великобритании трудами исследователя его творчества Ричарда Девиса, поражает разнообразием жанров от интеръерной и пейзажной фото-живописи до чудесных по композиционному и цветовому решению портретов! Не так давно стало известно, каким интересным фотохудожником был Илья Ильф. Визуальная поэзия Андрея Вознесенского явление того же ряда. Многие писатели берутся за кисть, и некоторым из них сопутствует удача. «Небо в чашечке цветка» умел видеть еще Уильям Блейк.

Однажды и мне надоело просто «пожирать» этот мир глазами и преображать свое восхищение Божьим миром в поэтические тексты, и только. Я почувствовала какую-то ненасытимость в жадном поглощении прекрасных явлений жизни уже очень давно. Например, еще в 1989 году, во время туристической поездки в Японию, я поняла, что мне не интересно снимать «себя любимую» в интерьерах знаменитых садов в Киото, изученных мною наизусть, задолго до этого, по зачитанным с юности книгам (например, «Философия японского сада»). Мне нужен был «чистый» визуальный продукт, а мой «портрет на фоне» только портил и искажал этот фон, его первоначальный замысел! Чем больше я снимаю, тем меньше у меня на снимках людей, заслоняющих рукотворный ли, первозданный ли пейзаж. Фотопортреты и репортажные фотографии – это не мой жанр. Эти жанры ближе к журналистике, чем к поэзии, о которой мы с тобой говорим. Для меня важна, прежде всего, образность, метафоричность снимаемого объекта.

Заметим, что мир земной и поднебесный (тундра, леса Амазонки, снежные пики гор) прекрасно обходятся без человека. Это Божий мир до сотворения Адама! И есть, например, редкие виды бабочек и птиц, которые человечество никогда бы не увидело, если бы отдельные энтузиасты не забрели в непролазные джунгли, чтобы подсмотреть их тайную жизнь и запечатлеть ее на фото или теле пленке. То есть, эти чудесные, райские птицы, эти цветы и пейзажи прекрасны бескорыстно! Без расчета получить высший бал на конкурсе вселенской красоты. В этом смысле, фотография – живопись Бога! Человек, вторгаясь в эту гармонию, часто только нарушает природный баланс невидимой, тайной, неявленной миру красоты, созданной величайшим художником и дизайнером – Создателем Вселенной. Именно его «копирайт» стоит, например, на цветущих коралловых рифах с порхающими вокруг них рыбами-ангелами фантастического окраса!

С годами это желание подсмотреть и запечатлеть убегающий в вечность солнечный блик на расцветающей розе переросло само себя. Мне захотелось поделиться этим восторгом любования с окружающими меня людьми, лишенными такой возможности то ли по причине проживания среди городских громад, то ли по отсутствию времени (и средств) для путешествий и созидательного созерцания дарованного нам всем прекрасного, если его не обезобразить специальными усилиями, мира. Даже ужасные явления природы, например, извергающийся вулкан, или мощные грозовые разряды, с эстетической точки зрения, безупречно прекрасны. Это я и хочу сказать серией своих фото-проектов «Мания Моне», «Старая Ладога», «Рассвет на Ганге», «Сады Уэльса», «Регата Катти Сарк» и так далее, как любил говорить Председатель Земного Шара Велимир Хлебников, прерывая чтение своих стихотворений.

И. Т.: Что же можно вырастить в душе такого, что не явится ни в каком реальном саду?

Л. Г.: Конечно же, слово! Текст, который, как правило, таится за каждым избранным мною кадром. Он как бы уже существует сам по себе и только хочет, чтобы его «озвучили», открыли. Серия фото-цветов «Шелковый пропеллер» или «Гнездо любви» – такое же послание в будущее, как, допустим, стихотворение.

Есть и целые фото-новеллы. Например, «Мак имени Елиаветы Хилл» или «Слезы по генералу Гамову» – это красные розы после лондонской летней грозы в день смерти генерала в японском госпитале. Его оплакивало само небо…

И. Т.: С чего у тебя обычно начинается выращивание «фотографического цветка»?

Л. Г.: С потрясения. С цветового и эстетического шока. «Сад измучил меня красотой // Неуемной…» Это не просто слова – это состояние. Любить – это сладкая мука. А любование по своей сокровенной сути сродни любовному восторгу.

И. Т. А как ты относишься к срезанному цветку?

Л. Г.: Жалею. Но и очень люблю искусство составления букетов. И не только икебану, но и полевые букеты, и роскошные, невероятно разнообразные цветочные композиции в лондонских домах, офисах, вестибюлях, в витринах магазинов, в подарочных упаковках, в стеклянных сосудах, в вазах и вазонах, в руках у красивых женщин и влюбленных мужчин. И на картинах старых голландских мастеров, конечно же.

Когда мне дарят цветы, а это в изобилии происходит после творческих вечеров (даже в экономически трудные времена люди из последних денег несут поэтам цветы!) я фотографирую их на память об этом извержении читательских, дружеских ли чувств. Я не оговорилась – каждый букет или даже один подаренный цветок – это некий маленький действующий вулкан, извергающий эмоциональный энергетический поток любви и приязни.

И. Т.: Кем ты себя чувствуешь, делая свои непростые философские снимки? Например, серия, над которой ты сейчас работаешь «Натюр – никогда не морт!», – это вызов, обобщение или девиз избранного тобою стиля жизни «в обнимку с природой»?

Л. Г.: И девиз, и стиль жизни, здесь ты права. Боюсь показаться высокопарной, но рискну. Снимая алмазную каплю росы на лепестке расцветающей юной розы, я часто ощущаю себя свидетелем, обязанным поведать открывшуюся ему истину на страшном суде, в который превратился весь мир с его нефтяной, денежной и военной лихорадкой. Рассказать о том, что мы теряем в этой жизни, торопя ее, погоняя, не давая себе труда вытянуть усталые ноги к огню домашнего очага или пылающего в саду, если он есть, а то и на стене, если это всего лишь изображение, цветового костра. «Цветотерапия» – не пустое слово в этой связи. Так что «эстетика любования», заложенная в основу фото-проекта «Мания Моне», это попытка выработать и внедрить стиль жизни «внутри красоты», внутри, условно говоря, садовой ограды, отделяющей нас от мира, замусоренного безобразными событиями, явлениями и душевными испражнениями сторонников «телесного низа», очень громко заявляющих о себе в последние годы во всех видах искусства.

И. Т.: Один из почитаемых мною писателей, Венедикт Ерофеев,