Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

назад. На следующий день я переехала в другой отель: Я купил бумагу и поклялся, что к Новому году перепишу пьесу за две недели, а третьего января я не только воссоздал утраченное, но и закончил весь первый вариант. С тех пор я не перестаю переписывать пьесу. Три недели я практически никого не видел и ни с кем не разговаривал; потом я встретил друзей и с тех пор очень приятно проводил время. Хорошо это или плохо, но то, что я сделал за эти пять недель, – лучшее, что я когда-либо делал. Я очень рад, что рукопись украли: это мне помогло.

Жители отеля после очень неприятной сцены выплатили мне 500 франков за потерю чемодана: они предположили, что это был заговор (что, как они знали, было ложью), а я сказал им, что они бесчестные негодяи – после того, как я получил свои 500 франков.

Поскольку очень очаровательные друзья – в том числе две привлекательные дамы – купили машину и хотят, чтобы я поехал с ними на юг на два-три месяца, я, пожалуй, так и сделаю.

Вы говорили со мной о февральском семестре; позже вы предположили, что дело неопределенное, потому что набор будет больше, и так далее. Во всяком случае, хотя мои собственные деньги почти закончились, я чувствую, что все, что происходит со мной сейчас, слишком важно, чтобы не подвергать его жестокой проверке. Я останусь здесь, если возможно, еще на несколько месяцев: мама, я думаю, поможет мне.

За пять недель я достаточно овладел французским, чтобы легко читать и очень плохо говорить, но понятно, без необходимости начинать все сначала. Я вступаю в новый мир искусства и литературы; за последние две недели я побывал в невероятных местах – в танцевальных залах для рабочих; в ночлежках, где несчастные снуют по сто человек в комнате, за длинными столами, одурманенные собственной усталостью и всепоглощающим зловонием тел, дышащих как один, словно огромный ужасный орган.

Если я недостаточно ясно выразил это перед отъездом, позвольте мне подчеркнуть благодарность и привязанность, которую я испытываю к вам за вашу доброту, терпение в прошлом году – для меня, только что вылупившегося, настоящий чудесный год. Когда я вернусь, я обязательно зайду к вам. Если у вас найдется время написать мне пару строк, вы доставите мне огромное удовольствие и наслаждение.

Если вам покажется, что это наспех нацарапано человеком, вышедшим из сна, думаю, ваша интуиция окажется верной. Но теперь я в порядке и начинаю жить.

Джулии Элизабет Вулф

Париж. 20 января 1925 года

Дорогая мама:

Я посылаю это письмо в Эшвилл с указанием его переслать, потому что не уверен, как долго ты пробудешь в Майами, уехала ли ты или вернулась. Я получил твои деньги, пришедшие в ответ на мою телеграмму. В следующий вторник здесь была трата на 2300 франков – как я подсчитал, около 124 долларов по нынешнему курсу.

Произошло следующее: я получил ваш чек в январе. Он был выписан на ваше имя и выписан на Американ Экспресс, Париж. Он был подписан Бранчем – служащим, по-видимому, Американского национального банка в Эшвилле. Вашего имени на обороте не было. Я отправился в Американ Экспресс, чтобы обналичить его. Там мне объяснили, что обналичить ее может только Джулия Э. Вулф, и только после того, как на обороте появится ее подпись. Они подумали, что я смогу получить деньги, если у меня есть друг со счетом в другом банке, который гарантировал бы индоссамент и мог бы возместить убытки, если таковые будут. Я знаю одну даму, о которой я вам расскажу, она пошла со мной в свой банк – Морган (из Нью-Йорка). Они сказали нам, что чек в таком виде абсолютно ничего не стоит, что его нужно отправить обратно в Америку из-за отсутствия индоссамента; что единственный способ получить деньги – это перевести 100 долларов со счета этой дамы. Поскольку это означало просто занять у нее 100 долларов, я решил провести кабель.

Где-то, как-то – где, когда, я не знаю – я потерял ваш чек. Возможно, он сейчас где-то в моей комнате, среди бумаг, книг, одежды, но я совершенно уверен, что его ни у кого нет; а если и есть, то я совершенно уверен, что никто не сможет его обналичить, потому что я немедленно уведомил Американ Экспресс – они заверили меня, что никто не пытался его обналичить и что его невозможно обналичить никаким способом; одним словом, вы в полной безопасности. С тех пор я дважды обращался сюда, и ничего не обнаружилось. Конечно, у них есть инструкции, чтобы остановить платеж, если будет предпринята попытка.

Теперь о себе и о том, почему я не писал более длинных писем. Я говорил вам в своем письме, что закончил свою пьесу – четыре недели я писал до трех часов ночи и жил в аду; теперь я снова в порядке. Вот что произошло. Я приехал в Париж в начале декабря, никого не зная. Первые две ночи я провел в гостинице рядом с вокзалом, на который приехал, – Северным вокзалом (Gare du Nord). Поскольку это было слишком дорого, 30 франков в день (около 1,50 доллара) за номер, на третий день я отправился в маленькую гостиницу в Латинском квартале на другом берегу Сены – там, где живут художники и писатели, и где все дешево. Там я нашел комнату за 8 франков в день – маленькое грязное помещение, расположенное на пяти пролетах винтовой лестницы. Я сказал хозяину, что иду в театр – это было в шесть часов – и что вернусь после театра с багажом. После театра я отправился в первую же гостиницу рядом с вокзалом, взял свои три чемодана, и на такси отправился в свой новый номер. Я приехал в десять минут первого, дверь была заперта, но я нажал на кнопку, и консьерж (портье) впустил меня, нажав на электрическую кнопку, которая открывает дверь. Я заплатил таксисту и вошел внутрь. Консьерж, мужчина лет сорока пяти, появился, натягивая брюки. Он спросил, есть ли у меня комната; я сказал ему ее номер, и он посмотрел на мои сумки, издав сильный стон, когда увидел, что комната очень высоко, а сумки тяжелые. Он начал болезненно ковылять и сказал мне, что его мутит (он был ранен на войне), что ему очень тяжело нести чемоданы в такой час ночи. Я сказала ему, что возьму два – маленький и побольше, – а третий, старый черный, он может оставить себе