Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

затрагивал центральную для западной культуры второй половины XIX века проблематику вивисекции – «необходимых» страданий живых существ во имя прогресса. Кроме того, это произведение касается тем вырождения и эволюции, переворачивая закрепившиеся за ними ценностные коннотации: «прогрессивное» развитие оказывается результатом изуверских опытов ученого-маньяка, тогда как «дегенерация» людей-животных предполагает возврат к естественному состоянию и преодоление насильственно навязанных «цивилизованных» норм. Сходным образом, Маккуин подверг сомнению стереотипное представление об эволюции как об однонаправленном векторе позитивных изменений, благодаря которым «менее развитые» существа усложняются и превращаются в «более развитые», в частности выходя из воды на сушу.

Последняя коллекция модельера, «Атлантида Платона», представляла собой фантазию на тему обратного перехода: вынужденного перемещения сухопутных форм жизни назад под воду в результате глобального потепления, таяния льдов на полюсах и повышения уровня моря. В ходе дефиле эта идея была представлена за счет цветовой гаммы нарядов, переходившей от землисто-песчаных тонов к сине-зеленым оттенкам подводного мира, а также благодаря созданным цифровым способом узорам, отсылавшим, соответственно, к рептилиям, насекомым и растениям в начале показа и к океанической фауне в конце. Формы нарядов также были навеяны живой природой: пышные складки коротких юбок напоминали то капюшон ядовитой змеи, то «зонтик» медузы. Превращение женщин в «низших» животных под действием моды, общее место модной сатиры XIX века, у Маккуина воспроизводилось в совершенно новом эмоциональном и эстетическом ключе: если прежде оно должно было вызывать чувства в диапазоне от веселья до отвращения, то модели, демонстрировавшие коллекцию «Атлантида Платона», выглядели одновременно грозными и прекрасными.

Такое изменение тональности тем более примечательно, что отдельные приемы кажутся прямыми заимствованиями из текста Фишера или реакциями на него. В буквальном смысле это едва ли возможно, но, наверное, можно говорить в данном случае об общей преемственности идей и образов в западной культуре от второй половины XIX века к началу XXI столетия, причем их «заряд» и «валентность» радикально преобразуются. Наиболее ярким примером может служить обувь на высоких каблуках, которая, как мы помним, по мнению Фишера, «придает коленам обезьянью форму»: речь идет не просто о сиюминутном изменении пропорций, очертаний и пластики тела, но о постепенной утрате прямохождения под влиянием привычки к «деформирующим» модным приспособлениям (<Ф>ишер 1879: 13). Именно такого рода изменения, столь пугавшие Фишера, были интересны Маккуину, который надел на своих моделей беспрецедентной высоты туфли на платформе и двенадцатидюймовом каблуке – модная пресса окрестила их «броненосцами». Передвижение на этих неустойчивых опорах с радикально уменьшенной площадью поверхности требовало выработки новой механики походки, и успех моделей, освоивших столь непривычную и неудобную обувь, наглядно иллюстрировал идею податливости тела, его приспособление к меняющимся внешним обстоятельствам.

Прямое влияние условий среды на телесную организацию живых организмов, как показано выше в главе 1, было (и, вероятно, до сих остается) весьма популярной интерпретацией динамики эволюционных процессов, по сути противоречащей содержательному ядру учения Дарвина, в частности его теории естественного отбора. Однако иконический статус самого Дарвина, превосходившего известностью большинство своих коллег по цеху, привел к тому, что его имя в обыденном сознании стало своего рода синонимом эволюции, в том числе совершенно недарвиновских способов ее понимания. Такого рода контаминацию мы видим и в высказывании Маккуина о его последней коллекции: «Когда Дарвин писал „Происхождение видов“, никто не знал, что лед на полюсах станет таять, уровень воды поднимется и живым организмам на земле придется эволюционировать, чтобы снова приспособиться к жизни под водой, или же погибнуть. Мы вышли из моря и теперь, с помощью таких технологий, как стволовые клетки и клонирование, должны туда вернуться, чтобы выжить. Когда нахлынут воды, человечество возвратится туда, откуда оно пришло» (цит. по: Scorzin 2016: 81). Отсылка к Дарвину и его главному труду отвлекает внимание большинства комментаторов от сути изложенных представлений, локализующих эволюционные изменения на уровне отдельных организмов (а не популяций и их межпоколенческого воспроизводства), чьи потребности и интенции выступают двигателем этих изменений.

Такое понимание эволюции ближе всего к идеям Ламарка, усматривавшего базовый трансформационный импульс в меняющихся условиях среды, приспособление к которым приводит к структурной реорганизации живых существ. Ключевые понятия этой теоретической модели – потребность, побуждающая особь совершать определенные действия, даже не имея для этого необходимых органов, что и приводит в итоге к их формированию, и привычка, благодаря которой новообретенные части тела укрепляются в результате постоянного применения. Таким образом, в центре интеллектуальных построений Ламарка находится практика пользования телом, что делает идеи этого автора продуктивной рамкой для размышлений о моде и культуре красоты.

Как указывалось ранее, Ламарк и его последователи верили в наследуемость приобретенных признаков, однако из описаний эволюционных изменений в «Философии зоологии» не всегда очевидно, за какой промежуток времени они, предположительно, происходят. Так, например, в следующей цитате упоминаются процессы, которые могут протекать как в течение жизни отдельного организма, так и на протяжении множества сменяющих друг друга поколений, и формулировки Ламарка не позволяют однозначно установить, имеет ли он в виду первое или второе: «новые потребности, нуждаясь в наличии такой-то части, подлинным образом – рядом усилий – порождают эту часть. Впоследствии непрекращающееся пользование этой частью мало-помалу усиливает ее, развивает и под конец значительно увеличивает» (Ламарк 1935: 177). В контексте индустрии моды, красоты и фитнеса и в целом в рамках современной неолиберальной идеологии, абсолютизирующей принцип self-made, акцент, понятным образом, переносится на индивида, который выступает субъектом и объектом квазиламаркистской «эволюции», позволяющей ему реализовывать всё новые потребности.

В приведенной выше цитате Маккуина наряду с представлением о направленном, адаптивном характере эволюции, внимание привлекает технологизированный образ тела, дополненного и расширенного в результате медицинских вмешательств. Развитие технологий становится неотъемлемой частью эволюции человека как вида, все более прочно интегрируясь в его телесную природу. Беспрецедентные возможности изменений, которые открываются благодаря этому, в то же время поднимают вопрос о том, что за сила за ними стоит. Если это «природа», она понимается в данном случае совершенно иначе, чем в эволюционных теориях XIX века. Но было бы наивно полагать, что речь идет об индивидуальной воле каждого (пост)человека – не случайно, как отмечают модные обозреватели, подиум для показа «Атлантиды Платона» призван был вызывать ассоциации с медицинской лабораторией, «намекая, что каждая модель представляет собой результат биологического эксперимента в области эволюции» (Gleason 2012: 205). По сравнению с «кустарными» опытами доктора Моро, рефлексию которых можно было увидеть в коллекции «Там, в джунглях», «Атлантида Платона» являла зрителям апофеоз современных биотехнологий. «Сумасшедший ученый» достигает пика эффективности благодаря возможностям, открываемым глобальными корпорациями – новыми агентами эволюции, для которых живые клетки, ткани и целые организмы становятся объектом получения патентов и извлечения