Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

в противовес «брани и невежеству тех людей, которые осуждают лесное законодательство». В этом наказе, в котором Бут сетовал на «открытое уничтожение» растительности и дичи, уделялось особое внимание положению жителей лесных окраин. Хотя олени, выходя из леса, «теряют часть своей прежней свободы, все же ожидается, что они вернутся обратно». «Большинство людей считают своим оленя, встреченного вне пределов леса, но это большая ошибка» — в самом деле, в пределах участков «пёрлью» их можно было добывать только на строгих условиях: никто не мог охотиться (а) в «день субботний»[50], (б) до восхода и после заката солнца, (в) во время «месяца запрета охоты», (г) чаще, чем трижды в неделю, (д) беря с собой кого-то, кроме своих домашних слуг, (е) дальше, чем простираются его владения, (ж) если его земли приносят меньше 40 шиллингов в год, (з) в течение сорока дней до или после королевской охоты (в пределах семи миль от леса), (и) позволяя своей собаке преследовать оленя, убегающего обратно в лес: «стоя на месте, охотник должен отозвать собаку и протрубить в рог, а если его собака убьет оленя, то все же он не может забрать его, если только собака не схватит зверя в „пёрлью“, а животное своей силой затащит ее в лес». Однако этот подвиг вряд ли могла совершить по-настоящему законопослушная и верноподданная собака, поскольку жителям лесных окраин разрешалось держать охотничьих собак только в том случае, если те были «узаконены», то есть с отрубленными тремя передними когтями, а это наносило собаке настолько серьезное увечье, что она не могла преследовать оленей. Жителям окраинных земель (как, конечно, и живущим в самом лесу) было запрещено иметь луки, капканы, ловушки, ружья, сети, силки…[51]

В наказе Бута полностью излагаются права короны. Они, конечно, выглядят довольно причудливо и архаично: так, в 1717 году собак, вероятно, уже не «узаконивали» (хотя охотящихся собак, пойманных лесниками, безусловно, уничтожали), а обиходное толкование закона в части, касающейся лесных окраин, было не столь детально разработанным[52]. Но в пределах собственно леса в требованиях короны не было ничего архаичного. Все подчинялось экономике содержания оленей. В тех возделанных оазисах, которыми так восхищался Поуп, видя «…там дальше плодородные поля, средь пустоши угрюмой острова, где высятся хлеба и дерева…»[53], не разрешалось устанавливать слишком высокие ограды, мешающие оленям проходить к обычным местам кормления. Независимо от того, находилась земля в частной собственности или нет, никакие деревья нельзя было рубить без разрешения лесных властей. Запрещалось добывать торф и резать дерн на заповедных землях (кто бы ими ни владел). Убивать оленей нельзя было ни под каким предлогом.

По крайней мере, так считалось в теории. На практике дело обстояло сложнее. Споры из‑за прав и притязаний испокон веков сопровождали жизнь в лесу. С одной стороны, знать и местное дворянство издавна по кусочку отгрызали земельные владения и продолжали это делать: здесь — маленький частный парк с оленями, там — пруд с правом частной рыбной ловли, тут — исключительное право на поместную землю. Иногда такие притязания основывались на пожалованиях или иных доказательствах благосклонности прежних монархов[54]. С другой стороны, арендаторы поместий по манориальному обычаю при каждом удобном случае выдвигали свои собственные претензии на неограниченный выпас скота, заготовку древесины и торфа на общинных участках[55]. И наконец, в лесу существовала проблема незаконных поселенцев и приезжих, не имеющих никаких официальных прав, но претендующих на то же, чем обладают соседи. Весьма вероятно, что в первые десятилетия XVIII века население леса увеличивалось, и до этого оно также росло в течение почти ста лет. Сколько-нибудь надежных цифр не существует, приходится довольствоваться косвенными данными. В 1640 году петиция большого жюри Беркшира гласила, что «свободные люди» вынуждены из страха перед вербовщиками покидать свои дома и скрываться в лесах[56]. Некоторые, возможно, там и остались. Другие (в основном старые солдаты Кромвеля) могли поселиться в лесу, когда при Английской республике Большой парк Виндзора был разделен примерно на тридцать ферм; но их права аренды, конечно, не пережили Реставрацию[57]. Явно выросло население северо-восточных районов леса, вокруг Мейденхеда, Брэя, Кукхэма и Виндзора, где особенно густо расселилось дворянство со своей прислугой и различными службами[58]. Но из «Судебных книг вердереров» (судебных чиновников, обеспечивающих закон и порядок в королевских лесах) явствует, что незаконные поселения и мелкие огораживания непрерывно продолжались также и в глубине леса: только в 1687 году касательно одного лесного массива, Беарвуд, были поданы исковые заявления за незаконное поселение примерно на «шесть или восемь десятков» крестьян[59]. Другие лесные приходы, при растущем налоге в пользу бедных, отчаянно пытались не допустить появления новых поселенцев[60]. Численность жителей лесных районов (несколько уменьшившихся по площади) в 1801 году оценивалась в 17 409 человек[61]. Сопоставимых цифр за 1720‑е годы не существует, но, как бы то ни было, можно сравнить цифры по отдельным лесным приходам в «Комптонской» переписи прихожан 1676 года с данными переписи 1801-го, чтобы отметить тенденцию к росту[62].

Население Виндзорского леса: отдельные приходы

Чтобы принудить это растущее население соблюдать лесное законодательство, существовала внушительная система должностей, хотя, как было принято в XVIII веке, высшие чины в основном занимали теплые места, не обременяя себя усердным трудом. Высшим должностным лицом после короля был констебль и комендант Виндзорского замка[63], большинство обязанностей которого выполнял его заместитель. С июня 1717 года пост заместителя констебля занимал полковник Фрэнсис Негус, очень влиятельный царедворец, который служил в этом качестве на протяжении всего эпизода с «черными» браконьерами[64]. Ему подчинялись главный лесничий и лесной объездчик, а ниже следовала дальнейшая иерархия титулярных и фактических должностей. Над каждым лесным массивом (Старый Виндзор, Нью Лодж, Истхэмпстед, Суинли, Бигшот Рейлз, Биллингбер, Беарвуд и т. д.) стоял титулованный аристократ или дворянин-землевладелец в качестве номинального «мастера», «уордена», «рейнджера» или «бейлифа» (начальника, хранителя, смотрителя или судебного пристава) с жалованьем, льготами на дрова и дичь и с правом пользования соответствующей охотничьей резиденцией[65]. Так, Сара, герцогиня Мальборо, получила (благодаря былому фавору у королевы Анны) пост рейнджера Большого и Малого парков Виндзора. В отличие от большинства других, герцогиня была деятельным и шумным рейнджером; даже оказавшись вне привычной для себя стихии и лишившись королевской благосклонности и политического влияния, она оставалась слишком значительной фигурой, и сам Уолпол не мог ее обуздать. Десятилетиями она, подобно огромному существу-амфибии, била хвостом среди придворных в Виндзоре и доставляла столько неприятностей, сколько могла. «Черным» браконьерам, несомненно, нравилось это зрелище, и, похоже, они ее не трогали.

Фактическую службу