Уральский следопыт, 1958-04 - Журнал «Уральский следопыт»

начал наступление, что он хочет вырвать те жалкие свободы, которые объявил манифест. Истинный смысл событий им был ясен, и они недоумевали, почему агитаторы, приезжавшие из города, не призывали народ готовиться к вооруженному восстанию. И рабочие спрашивали Ждана: «Докуда нас будут просвещать? Уж голова не вбирает. Все «то» да «потому». Пора что-то делать».

Поведение некоторых членов губернского комитета социал-демократической партии уже давно вызывало у Ждана недоверие. На словах они присоединились к решениям третьего съезда, а на деле что-то колдуют непонятное: посылают для агитации явных меньшевиков, жмутся до предела, когда попросишь денег на вооружение, и явно стараются замолчать решения съезда. Их неопределенная уклончивая тактика оживила и местных меньшевиков. Слышнее стал их голос, и не проходило ни одного собрания без резких разноречий по ряду самых неотложных вопросов.

Ждана до глубины души возмущали заявления меньшевиков, что народ политически не созрел, не готов еще к восстанию, что надо, как и прежде, вести одну только агитацию и пропаганду.

– А где мы? Что мы? – говорил Ждан членам партийного комитета. – Плетемся за рабочим и уговариваем его, как школьника: «Не шуми, посиди тихонько, послушай еще главу из истории французской революции». Ведь так получается. Скажите, чего мы ждем? Сигнала? От кого? Губернский комитет не шьет не порет. Ну, и черт с ними. Мы сами должны начать подготовку. Сами! Третий съезд партии когда еще выдвинул лозунг вооруженного восстания? В апреле. А сейчас что? Конец октября. Пять месяцев прошло. А мы все говорим, говорим…

Ждан с сумрачным видом начинал свертывать цигарку.

– Меня что тревожит больше всего? Нет у нас связи ни с кем. Вот Куртым, Гондырь, Гремяха – большие заводы. Я уверен, там что-нибудь затевается, убежден, а что мы знаем? И что они о нас знают? Надо, чтобы по всей стране в одно примерно время розгорелся пожар. А связи у нас нет. Агитаторы губернского комитета должны были бы эту связь налаживать, они должны бросить всем клич. Но все равно… Будем готовиться.

Вскоре в Пригорье началось формирование боевых дружин. Для отвода глаз они назывались группами самообороны для охраны общественного порядка в поселке и в городе. Рабочую молодежь не надо было уговаривать: они сами рвались в дружины. Борис Абросимов отбирал самых отважных, самых стойких парней и, довольный, говорил Ждану:

– Ну и орлы у меня! В огонь и в воду! – но тут же добавлял озабоченно: – Как добыть оружие? Ума не приложу.

Тот же вопрос задавали руководители и других дружин: Александр Жигулев, Кузьма Коломийцев, Иван Бровкин, Федор Осокин и вожак эсеров Семенихин, немолодой азартный рабочий из прессового цеха, сколачивающий свою дружину отдельно от большевиков.

Револьверы всех систем пока свободно продавались в городских магазинах, но комитет не располагал средствами. На деньги, собранные путем пожертвований среди горожан, куплено было всего одиннадцать револьверов. Несколько человек правдами и неправдами приобрели дробовые охотничьи ружья. Больше оружия не было.

Руководители боевых дружин, да и сами дружинники неотступно искали выход.

Один маленький случай навел Совет рабочих депутатов на большое дело. Как-то Яша, держа в руках слесарный напильник, сказал брату:

– Вот бы отковать его на горне – хороший бы кинжальчик вышел.

Александр повертел напильник, прикидывая, что можно из него сделать и как. Парень прав, кинжал может получиться: оттянуть на горне этот самый напильник, потом отточить на наждачном колесе. А рукоятку можно хоть какую приклепать – костяную или деревянную.

– У тебя котелок варит, – с улыбкой сказал Александр, – но тут без горна не обойдешься.

– А я в кузницу к Суете сбегаю. Он Петьке хороший кинжальчик отковал.

Александр не одобрил намерения брата. Суета, известный в Пригорье кузнец-кустарь, даром делать не будет, да и небезопасно к нему с таким заказом обращаться.

Вечером Александр зашел к Ждану и Борису в их флигелек и в разговоре об оружии, к которому они постоянно возвращались все эти дни, сказал о выдумке Яши.

– Такая мысль давно у всех бродит, – заметил Борис. – Я недавно замечательный тесак видел у одного парня. Отковал на заводе и как-то ухитрился домой пронести. Что-то все-таки, Андрей, надо бы придумать. Если нет огнестрельного, то хотя бы холодное. Ну, куда с голыми руками сунешься?

Ждан сидел в привычной позе – опершись локтем на колено и держа в руке цигарку.

– А если так, ребята, – оживляясь, сказал он, прищурив свои умные темные глаза и словно вглядываясь вдаль, – выбрать подходящий момент, оповестить всех наших: иди сегодня на завод и куй себе что надобно… Причем обделать это дельце за одну ночь, чтобы начальство не успело и ворохнуться…

– А как вынесем? Если в проходной будет этот старый черт Михей… – сказал Александр, уже прикинувший в уме, где может быть главная задержка.

– Это не препятствие. Выберем такую смену, чтобы сторожил Лукич, а не Михей. Лукич против народа не пойдет: мужик честный. Чтобы уберечь его от неприятностей, свяжем ему для вида руки и ноги. Одобряете такой замысел?

И впоследствии все случилось так, как они наметили. За одну ночь из завода вынесено было до пятидесяти пудов железа, – потом из него изготовили кинжалы, шашки, пики, тесаки, трости.

Яша сковал себе кинжал. В шуме и суматохе переполненной заводской кузницы он сам оттянул его на горне, сам отточил на наждачном точиле, взметающем золотистый сноп сухих искр, сам закалил его.

Засунув кинжал за голенище, он с невольным трепетом направился к проходной. А вдруг сторож начнет обыскивать, что тогда?

Сторож Лукич сидел, как слепой истукан, с завязанными глазами и руками, удвинув бороду в меховой воротник тулупа. Люди, посмеиваясь, пробегали мимо него.

Дома Яша тщательно отполировал кинжал. Хотелось ему, чтобы клинок блестел, как бритва, и чтобы не было видно ни одной царапинки. Смастерив деревянные ножны и обклеив их зеленым коленкором, он пошел к Окентичу похвастаться.

– Я тоже сварганил себе, – сказал Окентич, после того как Яша вдосталь намахался перед его девчатами своим самодельным кинжалом. – Ну-ка, мать, подай сюда мою штуковину.

Жена, порывшись за кухонным шкафиком, вытащила толстую и длинную, в пять четвертей, пику.

– Вот я что смастерил, – говорил Окентич, лихо повертывая пику. – Мы, брат, с тобой зададим жару-пару.

17. ПИСЬМО ИЗ СЕВАСТОПОЛЯ

В конце ноября начался снегопад, и Пригорье, еще недавно столь хмурое и черное от грязи и заводской копоти, сделалось вдруг ослепительно белым и по-своему красивым. Жизнь Александра Жигулева текла в