Возраст Весны - Саша Немировский

class="p">как желудок от страха. Губы шепчут – прости, но горло продолжает рвать  на ковёр, на подиум. Только  смерти запаха   уже не́кому подойти, чтоб убрать.

(06.04.24)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

БЕЖЕНКА 

Ты опять убежала на юг и сидишь на пляже, потому, что ноябрь и Питер – это дыра в пейзаже,

сквозь которую тянет выйти, выпить  

крепкого и, закусив конфеткой, отважится вновь кокеткой 

слинять подальше.

Потому что война. А Питер  отрицает существование нитей, за которые марионеткой  

им  управляет режим. Однако редкий  

не скользит прохожий в жиже 

из снега и лжи.

Ты лежишь  

на пляже,

и твои заботы просты, как вода: найти б кого‐то, чтоб как тогда, пригласил бы на ужин, где ты бы меняла роли, не взирая на куража пропажу. А что года?

Если есть сила воли  

ходить в спортзал,

то время, испортив  

лицо, отступит перед твоей фигурой. Напрягая глаза 

кавалер в возрасте, сам с понурой   походкой, примет тебя за  предмет своего желания, к исполнению которого и устремится. Ничто в этом более не огорчает, ни то, что ты подаришь его ему в шоколадный  вечер,

так что он растворится 

О Т Р А Ж Е Н И Я В Р Е М Е Н И

в тебе, словно сахар в чае. Ни то, что это не распрямит твои плечи.

Потому что война. И к чертям тот Питер, где не солнце в зените, а проштопано небо следами взрывов. Потому что вырыв  

другому яму, —

схоронитесь в своей и ждите, и в этом — карма.

Хоть беги на юг. Хоть исправно   находи одного, другого, живи не глядя. На тебе та же кровь, спасенья которой ради  ты собою платишь, снимая платье.

(25.11.24)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ИЗ НЕДРУЖЕСТВЕННОЙ СТРАНЫ 

Моя милая, дорогая!

Я пишу тебе словами – призраками  на языке страны, которой более нет на карте. Страны, что убегая  

от рабства, оказалась чужда свободе. Теперь оба мы смотрим вниз – так   удобнее, опустив взгляд, плакать  по нашим ошибкам.

Половодье    

пролитой за два года 

войны крови 

решительно  

мешает нашему разговору. Сквозь звуки упавших кровель   и шум разрухи прорывается только невозможность   скорого свидания.  Других тем нет, или они обходятся осторожно. Твой портрет,

на который ты давно уже непохожа, покрылся пылью 

и не предлагает встречи  

с оригиналом.

В мире больше нет крыльев, на которых можно до тебя долететь. Остаются слова,

только образы моей речи 

на твою жизнь накладываются как попало, ведь карнавал 

злодеев вокруг тебя давно ведёт хоровод, удивляясь, почему ты до сих пор веруешь  в то, как это было прежде, пока окружающий тебя народ  

выживает, бережно 

приспосабливаясь к своему уродству. У меня нет для тебя руководства  

к действию, лишь любовь да тень от надежды.

(28.02.24)

ТРЕБОВАНИЯ СВЕТА

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

МОИМ УТРАЧЕННЫМ ПОЭТАМ

Слова друзей, ушедших за черту, прорезаны в страницах — к чёрту полночь!  Я ещё прочту, пока глаза в глазницах 

различают знаки.

Сквозь плоское ничтожество бумаги  

я вижу вашу тень, бредущую по ту, немыслимую, сторону рассвета, где нет ни дня, ни ночи, лишь поэту  

дан голос говорить начистоту.

Так я читаю светлые слова  

в их первородном облике без буквы. Я слышу: ухает полночная сова  и смотрит, как я пожимаю руки.

Мне одиночество вывешивает счёт, на корешках от книг проставив имя. Пусть вечность кончится. Здесь время ни при чём — слова и образы, увы, неповторимы.

Молчаньем ран 

как колет боль того, что не сказал. Как радость жжёт — любовь меж строк сочится, собою приподняв туман. И я смотрю уже во все глаза, распознаю и улыбаюсь лицам.

(20.08.24)

Т Р Е Б О В А Н И Я С В Е Т А

ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ 

Про сварливого пса,

что себе не находит приюта. Про разбитый капот 

на авто, что достался задаром. Про круженье листа.

Про скольжение прощальной минуты  расставанья — вот‐вот. Разговор возвращается к старым  

темам,  волнующим думы  и бежит, подчиняясь законам  тепла и молчания.

Полнолунье лимоном луны за окном 

над лимоном на клумбе. Освещает секреты желаний пирог со свечами.

Нам с ключами  

пора потянуться на выход. Только медлим.

Докурить, досмеяться, ещё поднастроить струну. Постараться, хотя бы и тихо, о важном.

Скрипнут петли  

у двери входной.

Той одной не допеть, не успеть... Как с обратной дороги свернуть? Всё уже по прямой,

и уж лучше, чем в песне, не скажем.

(13.04.23)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

СМЕНА 

Ну вот, дорогой, и мы рудименты в наступившей эпохе. Споло́хи  

из прошлого в тени́ от Берлинской стены. Из квартирок с обоями. Скоморохи  

историй, требующих предисловий, которые мало кому нужны.

Ну что рассказать про среднюю школу в городе Энске? Как курили бычки, прогулявши урок? Как дерзко  

дразнили девчонок и как не по‐детски  страдали от первой любви? Про грибок  

на дворовой площадке, под которым портвейн из горла́? Про модную чёлку с зачёсом набок? Про бои  

с беспощадной 

тропарёвской шпаной?

Я в краях,

где вовсю почитают орла 

с белёсой, как снег, головой. Ты всё там же, где мы на паях   покупали бухло,

и твой снег — настоящий.

Поколение наше вошло  

кто в долги, кто в правители, кто в диссиденты, кто в ящик.

Кто на что посягал —

сократилось на бандитов хамло — кто сумел — тот за славой на сцену. Телевизор и тот — рудиментом: по компьютеру смотрим футбол  

и плохой  

Т Р Е Б О В А Н И Я С В Е Т А

интернет, как неважный сигнал, только вот самому не настроить антенну.

Мы кому‐то нужны 

и немногими даже любимы. Но полвека спустя принимаешь, что горстка друзей — это всё, что дано.

Все, кому не чужды 

в этом поезде дней,

проносящимся мимо, где в одно успеваешь всмотреться окно. Что ценней —

прямота иль лукавство? Пусть уходит моё поколенье — я с ним не знаком. Что пожнёшь — то посей, и не сетуй,

что всего‐то досталось богатства — в горле ком,

на который идущий за нами —  бедней.

(24.10.20)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

* * *

Бахыту Кенжееву.

Ну и как нам теперь выпивать, балагурить, смеяться  по разные стороны этой вселенной? Эти плотские радости, тебе они снятся, а мне больше беседовать не с кем. Да, я опять пролистаю томик, многое знаю почти на память. То, что трогало, теперь по‐другому, а комок  

в горле затыкает дыхание, давит сухо, и опять  

невозможно продолжить по миру, в котором дыры 

нарастают рыбака сеткой. Я запутан в смерти, я шевелю строка́ми, и мои хрипы  

застывают плавниками 

наших редких 

встреч. Твоя «двушка» в Сохо, когда‐то,

с шумом лифта на лестничной клетке, жарко́е из «мор‐гадов» и те стихи, что подарил, стесняясь версии самиздата, мол, не пристало большому поэту. А в глазах свет и в руках дружба — в краткое последнее лето, по которому война болью брызжет. Ты там, откуда не отмотать обратно. И ты здесь, где ты нужен — строкою, памятью, плечом, многократным   эхом пустоты моей жизни.

(20.07.24)

Т Р Е Б О В А Н И Я С В Е Т А

 

* * *

С. Амчиславскому.

Как вдруг, открыв какой‐то новый сборник, я натыкаюсь на волшебную строку. Звезда над садиком сверкает, и соборный  её отсвет — что откровенье на духу. Мой друг,

мы вышли из земного притяженья 

уже давно.

Беседы непрерывисто скольжение, но 

не подать руки, не посмотреть в глаза. Прости, что я не точен в выраженьях. Земля и небо. Где те паруса, чтоб эти полюса 

свести в одно стихотворенье? Пиши, мой друг!

Пиши оттуда мне.

Стихи ручьём текут в пустом саду. Как разговора продолженье — сердца стук.

Опять вдвоём.

Я их найду —

тех строк колючий ряд. Едва звезда в вечерней тишине — Шабат Шалом!

И свечки две горят.

(04.06.23)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ВЕРСИЯ ИСТОРИИ 

Всю жизнь работать, выплачивать дом, фасадом 

выходящий во тьму.

По́том поливать огород, пото́м  

перекапывать рассаду  

не потому,

что она не взошла, а потому  что такой народ.

Гады —

плоды стали красть.

А за попытку не дать — бить. Но надо же накормить  

дитё?

Что ли наладить снасть? Да только куда её забрасывать? — Всюду слякоть, грязь, и в ней гниёт серость разная.

Разруха.

Улететь, уплыть —

теперь уже поздно. Упущено время. Старуха.

Страха коренья  

приняли́сь, взошли, закрыли собой небо. На следующее поколенье  

Перекинулись, и у того глаза   уже тоже слепнут.

Ни краса 

в них не отразится, ни добра   не различат,

коль даже и встретится. Вертится 

история, — белка в колесе, пожимает плечами 

Создатель. За что всем   им бесам так нравится  друг друга мучить?

Т Р Е Б О В А Н И Я С В Е Т А

Не пора  

ли уже их переделать? Разгневаться бы. По уму, собрать тучи...

Налетела 

тень, заплясал ветер по палисадам. Пропала деревенька, где стоял дом да фасадом   смотрел во тьму.

(17.03.23)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

         ВЫБОР 

Как говорить с девчонкой на пороге материнства? Мельчает слышимое слово перед божьим. Раздвинулись границы 

языка.

В них невозможен 

стыд. Грядущее присутствует, пока   незримо,

и судит необра́мленным в глазницы  

взглядом.

Зачем мы здесь, когда бы не за Этим? И кем хранимы,

если не Всевышним?

Так над весенним,

ещё спящим, садом 

в преддверье мыши  

ухает сова,

да полнолунья свет подробно смотрит в нишу, выхватывая: грех, кровать, фасад  

от хижины —

спектакль давней встречи. Кто храбрым был, а кто сегодня смел, когда сплетенье тел — глаголом высшей речи 

звучало вслух?

Чтоб, отломав щепоть, мел 

той луны просыпался в питье, и дух 

смог опуститься в бытие, благословляя человечью плоть.

(18.03.19)

Т Р Е Б О В А Н И Я С В Е Т А

СОН 

Ты мне снишься, пожалуйста, не престань! Между нами континент, океан, лишние встречи знакомых, временное отсутствие общего дома, дань  

приличиям, натянутые улыбки, время, которое может измерить    лишь прорастающая трава, вытканная 

на зимнем газоне.

Зачем нам эта вьюга из седых перьев 

на склоне  

дней? Это грустно,

когда задевают только слова. Искусство —

обманка. Муза — не та, которая вдохновляет, а та, что терпит, иногда 

сцепив зубы.

Судьбы,

своими извилинами  

встречаясь,

звучат, как меха в аккордеоне, сжимаясь c нотами радости или  расходясь под аккорд печали, оставляя нас не у дел, ни с чем, никак.

В Пантеоне 

ценностей любовь, отчаянием   возведённая в абсолют, не требует оправдания в сплетении тел. Фейерверк то, или салют  заката в облаках,

или это сон о тебе.

(17.12.23)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ШАРМАНКА 

Мороженщик на старом тарантасе  

проедет мимо. Музыка шарманки. Мы выбежим,

догоним, купим. Я в шароварах, в шлёпанцах. Мы лижем, кусаем.

Сладкое течёт по подбородку. Мы в первом классе 

средней школы.

Мы большие 

и взрослые, и денег звон в карманах, той желтоватой мелочи тяжёлой.

Прошли века. У этого мгновенья  не оказалось вечных атрибутов — но вдруг мелодия,

как есть, без  изменений, включает: солнце, улицу. И куртка  твоя летит по ветру 

платьицем коротким, открыв колени.

Машинка покидает подворотню, её спешим догнать у перекрёстка, чтоб снова сладкое по подбородку.

Дом престарелых. Солнца блёстки  от стекла подъезда  

плещут на газон,

пронзая тень от тучи. Сестра толкает кресло 

на колёсах через кочку. Музон  

по радио совсем достал. Сменить канал —

Т Р Е Б О В А Н И Я С В Е Т А

хоть слушать новостную сводку, всё ж лучше.

Старик опять, похоже, плохо спал. Взгляд в точку,

да в слюня́х весь сам, по подбородку.

(25.05.21)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ПЕТЕРБУРГСКИЙ НОКТЮРН 

Нам уже не встретиться с тобой в городе, под снегом, летящим в морды  статуй сфинксов 

из неба, что самую суть светлее земли. Иксы 

наших дорог  

никак не пересекаются с игреками времени, теми, по которым плавают корабли. Я ухожу от тебя на триере: быта, работ, обязанностей, с которыми не уместен торг. В разности 

вычислений оказывается устье  

реки, протяжённой с запада на восток.

Воспоминания — это грусть    о безнадёжности возврата. Я не хочу помнить, о чём мы когда‐то  мечтали,

особенно не хочу вспоминать детали. И, если бы мог,

предпочёл надежду на повтор, даже если далее 

повтор — расплата.

Перебор 

твоих ног по поребрику, пасть парадного, откуда веет  сыростью.

Моя маленькая фея,

зачем мы живём на свете, если твоим волосам никак не рассыпаться  под моей рукой?

Т Р Е Б О В А Н И Я С В Е Т А

 

Неужели, укором 

или, хуже, — пане́гириком  по самим себе за выживание в этом столетии? Если всё, что нам удалось, получилось по́рознь, значит ли, что для «вместе» нам пора на покой?

(24.07.21)

С А Ш А Н Е М И Р О