Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

плача и смеха, гнева и радости, усталости и женохотения, трудов и подарков случая. И вот: яко орех во скорлупце, и мы в кожуре гордыни и чюжего проклятия. Не оставлены боземи, но одиноки; не смеем осмыслити их начертания, разрываемы на тысячи сторон: и то бедность, и то суета; кто же обнимет (всё) разом? И смиритись хотел бы, и не миритись хотел бы, и простити, и не прощати, быти на виду пред всеми и незаметну, и голодну, и сыту, – мнится, заутре сподоблюсь постигнути (истину), а заутре, что и вчера, что и чрез лето, и – до скончания дней, алчущий и неуспокоенный, смятенный и страждущий. Нет (мне) счастия, ибо не ведаю, что есть оно.

Взойдет необходимое Слово над курганом ракитою, – тамо погребен ушедший от боли, но кто прочтет в ветвех?

Страшны времёны, егда на дорогах пресмыки да хлюзды. Что же дерзнувшему воспарити? – в пустоте полет, и нет обочь ликующих и благословящих, но только насмехающиеся; нету подлым радости большей, нежели топтати честного, а ничтожным великого. Але еще страшнее времёны, иже уходят быстрее, чем идут. Скорбь нескончаемая мнозих – и бессилие одного, и тьма во душех неутоленных. И что наставляемые, ежели (сами) наставники ползают, а того не замечают, гордясь ростом. Обида неутешима – все отдати человецу и вдруг узрети: далек он и ничтожен. Но позволяют бо-зп – для чего?

Внимал премудрым; и то говорили, и другоэ; и были правы порозь и первые, и вторые, и десятые, вместе же выходила ложь и прежняя пустота, и жажда оставалась. Слушал всех и шел сам, и было правдой (моей); прозрел и ослеп, возвысился и упал, восславил и проклял, роздал – и не обрел взамен; счастлив, что прошел в муках, ища. И только одна боль, и неразделима: меркнет уж свет, але все не приходит на свиданье мечта. И се превозмогаю: долг выше жизни и выше слабости. Упорство мое однако – для чего? Нет ему объяснения среди желающих объяснити. Повещю о днях и заботах князя Мирослава. Ему правда (моя), и безутай-на, але не с ним и не со мною (она). Легко пеняти волхвам, но что же несущие веру? Се словы Мирослава: «Согласились на кумиров и идолов, одели во злато, поделили бозей и утеряли вершину духа, еже бе светочь. Нёколи поклонялись, не требуя, ныне ж требуем, не поклоняясь».

Кто скажет, како прежнее оборотилось в нынешнее? Кто разъяснит, како случися? – стали внимати не слову, но шелепуге, не разуму, но страху. Повинна ли (в том) Могожь, праматерь словеньских бозей? Ведь все, что выходит из прошлого, (что) рождается и умирает, цветет и вянет, начинается и приходит к концу, есть Могожь; лика нет у нее, и измерения нет ей – бездонны ложесна мира. Могожь – все сущее и воплощенье его: и река, и поле, и мысль, и тайна соития тварей; никто (ничего) не свершает от себя, но отдает свершенное Могожью, и блажен, отдавпшй сполна. Древлее предание гласит, от Могожи три сына: Даждь-бог, Влес и Род, отец их Дый [238], а болып бозей нет, только духи, их дети, и бесконечны числом; одни добрые, другие злые. Володимир, единя племёны, велел поклонятись и чюжим бозем, не обычным по Словени, и богам славнейших из родей, и се суть заглавные: Сварог, Стрибог, Симаргл, Хоре, Перун, Триян, Вил, Лель, Щур, Лешь; им воздвигли кумиры в стольном Кыеве; але поклонялись по-прежнему, всякий род своим богам, ниже богам Сло-веньской земли. Нововведение потрясло обычай, людье не ведало о бозех, каким повелели жрети владыки. Заклания едва ли не воспретили, позволив приносити телец и овнов из древа и глины, и было глумлением. Тако не стало прежнего порядка в жертвовании; але еще прежде в душе: жертва ведь не ради милости бозей, но ради милости приносящего жертву; отдав последнее богам, отдашь и человецу, еже обочь; утаив от бозей, утаишь и от людья. Не стало порядка и в поучениях волхвы, ибо Нововведение всперечило Ильменьским Ведам. Оттого ведь просил Володимир владык прояснити Учение; и сбирали предания в родех и откровения мудрейших, дабы испечи един хлеб на огне от разных очагов. И вот испекли, але сами пекари не всхотели ясти свои хлебы и отреклись; и воспротивилась белая волхва но-воглупству, и ввели насилием; поставили позорно одних бозей над другими, чего не было преждь; и сохранили иные предания, а иные объявили ложными, умножив (тем) непонятное. Учили: от Могожи Дый, Даждь-бог и Влес, а отец их Сварог; от Дыя Хоре и Стрибог, от Даждь-бога Перун и Лель, от Влеса Род и Рожаница, Симаргл и Щур. И вот толкование: зримое небо и звезды, удерживающие его, – Дый; солнце, напояющее теплом, родник земного действа – Даждь-бог, движет свет и мрак, тепло и холод, воды и соки, мысль и безмыслие; Влес же – душа сущего и начертания его: травам – расти, стадам – пастись, человецу – ясти от стад и пити от рек, блюсти обычай и познавати волю бозей; купец и скоморох торопятся жрети прежде Вле-су, и пахарь, и судия, и ростовщик, и всякий ремесл, и мудрец; книжные словесы – тоже Влес; он страж обилию в племёнех и умельству в людех. Мировой Огнь, питающий Могожь, и Тьма проникающая – Сварог; поставлен варязьми при Олге выше Могожи, але не признан в родех; всяк Огнь бушующий – дыхание Сва-рога, и всякая тьма – тень от него. Но не во чреве ли Могожи рожденные дети ее и отец их? О Перуне изречено: дарующий справедливость, покровитель ищущему, карающий ворога, страж чести. Стрибог – вспомощник Перуна; без него не мечутся огненные стрелы, не гремят громы, не лиют дожди и не злобятся метели; ему подвластны пороки и страсти; поставлен Судиею, чего руках судьбы скитальцев, и се причина, отчего любим русью. Хоре же есть Судьба, скованный Огнь, ему над-лежат души отошедших света; иные еще скажут, что Хоре подобен Иокё берендеев и торков, але (то) заблуждение; Иока – смерть и отнимает души, Хоре уберегает; Иока следит, чтобы человец боялся смерти и торопился, Хоре внушает не убоятись смерти и искати совершенства, подражая великим предкам и не ропща на тяготы доли; в Наявье кладут требы Хорсу; в Дрего-вичех сущи два святища Хорсу: в Турье и в Святиче. Воды, иже текут или стоят, ветр холодный и теплый, в наказание и в надежду, – се Стрибожий надел, завеси неба, облаци, – его же забота; поклонится ему