Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

Сотворенное новым уже старое, а духи сообитающие проникают и перекрещиваются [241]; что заклинания без тайны духов? – пустые словесы. Тайны же просты и величественны, доступны всякому, во вразумении мудрости или в зрении чувства. Истина в слове дана немногим, ибо велик труд держати разум в разумности; правда же открыта совести. Отношения бозей подобны отношениям вещей – уследишь в столкновении и споре; вне же неуследимы; люди зависят от вещей и сами суть вещи; вещи же – въявление Могожи. Двя начала повсюду: рождение и смерть, тепло и холод, добро и зло; на перекрестье начал рдеет плод и обретает суть и зримые черты всякая вещь, и бози – на стыке бытия и небытия, веры и безверия, како Огнь на стыке древа и воздуха. Недаром Вил – великий дух Могожи; всякое развилье и перекрестье священно и свято; скрести мысли – извлечешь истину; скрести тела – исполнишь зачатие; скрести дороги – внидешь в познание; скрести дерзания, повитые истинно сокровенной мечтою, – обретешь счастие судьбы, еже не совпадет непременно со счастием жизни. Древо поднимается, развиляя ветви, сице мысль, сице слава, сице творение, сице память.

Не одинок в страданиях о земле словеньской, не счесть мужей достойнейших, более стойких в неприятии порока и противлении насилию. Поклонюсь низко волхвам Бояню и Осколу-слепцу, и князю Веремью, раздавшу обилие свое воям Могуты и погибшу в неравной сече, их пример одушевляет. Тайны, иже откроем, ничто в сравнении с тайнами, иже не мы открыли. Не обольщаю ся силою ведения, але не упускаю (случая) просветитись. Однако что почерпнешь душою во дни, не принадлежащие нам, разве разочарование?

В прежние леты ходил по святищам Русьской земли, жертвуя скотьем и серебром, вопрошал прорицателей, платя по дирхему, ныне же полишел, другое знобит мичуру, в святищех неуют, и все незнакомо. Се Медвежий Брод у Толокны, – прежде был жертвенник из простых каменей, частокол полукружьем с обережны-ми черепами, обочь плетеная истобка волхва и послуха. И се настала порча вере – хоромы о четырех резных столбех, волхвов трое и еще прорицатель, ради малой жертвы и возжигати взленятся; жен водят своей дорогой, мужей своей, а не единой, яко встаринех. Частокол упразднили; пожертвуешь овцю, и негде освя-тити, забирают служки; обереги продают во множестве, меняй, сколь хощеши, але окромя медвежих зубей да турьего рога что взьмешь? Выделка же не та, прежде тружались послухи, – стали нанимати холопей, и те плодят по образцу, без благочиния.

Кто же зрит дальше хотей своих? Молвил лишь словце, а уж летит с плеч голова, незерно шагнул, а уж погубленье целому роду. Зачем было звати перессорившихся волхвов в первые думцы, како до Рорика, в веки Трияна? зачем было давати им долю от полюдья, дабы не тружались от зари до зари ради пропитания? зачем было предпочитать богатство праведности? зачем было рубити по земле новые святища, разрушая прежние? зачем ставити кумиры златые и серебряные с человечьим ликом, говоря (при этом) облыжное: «Поклонялись пустоте, не зрели свой образ»? Растрепали волхву: мнозие отреклись от кумиров в образех, смешно ведь молитись куклам; и стали утесняти своедумцев, яко злыдарей, и взникли распри и обиды, и не в помощь, в тягость и обузу обернулась волхва Володимиру 242; открыто грозилась стянути со стола, разве не так?

Се примета: пред наявленьем мрачных времёней властелей обступают безымянные, судят осужденные и пророчествуют безумцы; несть меры в самовосхвалениях, но мало упорства в трудех; разумеют разумные, але бездеют; тяжка повинность жити, егда торжествует окрест разврат духа, и нету вдохновения, а смысла не ищут, полагая, что найден; и вот уже не обрести спасения от злых духов, и оборотни одолевают. Мир подарен, потому не вечен. Подобно свету, сгорит в пасти мрака, но не бесследно, – ради возрождениа. И будет новый мир, але (и он) постареет и сгинет. Ни единому дню не повторитись, повторитись ли миру? А и повторится, еще более жаль: ужли без след дороги наши, и мудрость без пользы? Увы, увы, отыди мя кощунство: за боземи еще бози, и более могущественны, чего же хотети чело-вецу? Мое познание – в познании бозей; познавая их, познаю ся. Отыди мя наваждение: неколи бози быша людии, и людии – бози. Но нет пути человецу в небо, только в землю. И преодолел, и се аз спокоен: кто выйдет за пределы самого себя? Кто выйдет за пределы судьбы? Повернешь налево, повернешь направо, судьба не в том, куда направити стопы; Рок, дух всезря-щий, следит, сколько озарения и сколько шагов суждено. Але не обольщаюсь ли пустотою, яко Тревзор? Рече, попирая камени: «Се суть камени, зачем (они)? Нет ничего бестолковей в чертогах твоих, Могожь». И выде Дух каменей и возглаша: «Аз есмь Дух, оскорбленный (тобою)». Рече мудрец: «Коли Дух, содей, дабы ведал, сколько ты». «Да свершится», – отрече, – и человец тотчас преобратися в каменье. Молви Дух с укоризною: «Что же прикинулся каменем и молчишь, и поднята ся не возможешь? Отвечай, аз, Дух, вопрошаю тя?» И подумало каменье: «То, что ведаю, нельзя удер-жати в глаголах человеца, необъятно и неизрекаемо».

Волхвам пеняю предерзко за порушение обычая: упивались самомнением, напрасной мудростию искушались; не терпит вера и вдохновенье мнозие словесы, всуе давати имёны отверстому в пространстве для смиренного взора, неистинна истина мятущихся. Почалось падение от Рорика, от него исток бесчестия; присягнул Рорик белым волхвам, принеся богатые дары в злате, конех, паволоках и невольницах, они же, приняв от князя вопреки обычаю, вопреки обычаю восхвалили (его). Не они ли сносили обиды от варязей и от руси, превозносивших Царь-град и христову веру, яко чюдо всеа земли? Не они ли кивали Олге, рубившей церкву для цареградских гостей? – и наполнились змеиные гнезда змеенышами. Кто остерег гридей, позорно хри-стивших ся в дальних походах? Не ведаю, уберегли бы (души) от разврата, але заповедано свято стеречи обретенное в тяжких трудех и не расточати, но умножати.

Чему же не пал от руки (их) первый, согнувший спину не от нищеты и немощи, но от алчности к обретению и завидущего ока? Чему смолчали при первом слове неправды? Чему осуждали сомненья, а не укрепляли сомневающихся? Безмерные хотения духа приводят к его самоизгублению; чему не внушали се недовольным другими больше, нежели собой? 243 Довольно туманитись обидой, проглядели волхвы недуги; и мы благодушны ныне в уповании, и