Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

«Люб мне закон, але подождем, что надумает великий князь». И было лукавством, не обременял ся раздумьем Володимир; прождали булгари на Гостевом дворе целое лето. Уже христясь, смеялся (Володимир) над Магомедами: «Хороша вера, и в раю обещает дев [253], далеко же ходити замаливать грехи» [254].

Послы от Рима убеждали: «Все древлие народы прияли наш духовный престол и благоденствуют». Сказал Добрын: «Ищете оглупити, дабы властити; весь мир вам сыть, достанет ли брюха?» Але болыл других обхаживали евреи; триждь приходили в Кыев, получив дозволение, и приводили своих дщерей в наложницы; улащивали Добрына: «Пусть князь поймет нашу веру, станем жити среди вас, принесем с собою много серебра и тя ублажим лихвою. Израиль ведь единственный народ на земле, для какого спускался бог» 255. И сказал Добрын: «Не приимем вашей веры; боюсь, станет ваш бог говорить только через вас, а нас не услышит».

Играли богоотступники то с римцами, то с Магомедами, чаяли же получити от грек, давно замыслив сраинятись с Царь-градом; тамо искали похвалы, тамо чаяли найти паволоки и вины, и перец, и орех, и сосуды, и узорочье, и оружие, оттоле перенимали одежды и свычаи; хулит ведь свое от века не знающий своего. И се аз Еопрсшаю: веру ли искали? не злато ли? не ублажения ли тщеславию своему? Не мудрость прельщала. Пресытились вольницею духа и холопства захотели; свободный до разнуздия уже ведь холоп, к хо-лопем приклеилась душа его, бо не честен к слову своему; тружатись надоело ленивым, простор мысли отчаял безмысленных. Премудрость веры отчич и де-дич – в выборе доброго действа, вероотступники же польстились на заповеди, обыкнув считати на пальцех и повторяти повторенное. Легко и потешно жити всхотели, не ведая: кто хощет жити легче, живет труднее. Всхотели большего богатства и тем распростерли бедность; всхотели всеобщего поклонения и тем произвели недовольных [256].

Мудрость в слове, учат ильменьские письмены, – опошняя тень мудрости, свет, тысячекратно отраженный. Бози хранят заглавные ответы в тайне, чтобы (мы) искали. Долгая жизнь – в исканиях и переменах дер-занья; а кто не ищет в дерзании, живет всего день, еди-ножь всходит солнце на небосклоне его. В человеце ведь два начала – от бозей и от злых духов, от жизни и от смерти. Одно начало зовет к добру и разуму, требуя са-моотречениа и непомерности силы. Второе, не требуя, усугубляет заблуждения, ненависть и вражду. Первое – труд, второе – уклонение от труда, первое – страсть, второе – уклонение от страсти. Однако же отдавший ся страстям умиротворяется, а умиротворяющий ся страстию погублен бывает; отдавший добру обретает и в нищете, отдавший злу теряет и в богатстве; душу беспорочного заполнит и миг, порочную душу не украсит и вселенная. Се Закон Неба, и трепещет (его) всякий сведущий: непомерность в желаньях разрушает: стремление к долголетию опресняет дни, бушующий Огнь любви пустошит пожаром, жажда единения с лю-дием приводит к одиночеству, хотенье богатства и власти обращается в жестокость и преступление, обретение великой мудрости наполняет печалью и грустью о простоте; подвиг покоится на самоотреченье; почав жити, невозможно не окончить, оканчивая, невозможно не печати, а бози и духи тьмы образуют круг – одни вверху, а другие внизу.

Смущают христы приятной ложью искания сердца. Однако доколе стоит мир, не возвращался умерший, бытие праха не доступно живому; и бози не сходили на землю в образе человеца, чтобы судити, и не говорили с человецем на языке его, но укрепляли истинно дерзающих. Жертвы, приносимые богам, – дань веры; не они нуждаются в жертвах, но человеци; нести жерцам, яко христы попам, взращая сословие праздных лукавцев, – позорно; нет посредника между человецем и боземи, и волхв – ведущий в хоре славословия и хранитель обычая, но не избранник Неба [257].

Тяжко жити – хотят отняти мою землю, порушить обычай и мя обратити в холопа; тяжко жити – не хотят зрети мя в радости, обихаживающа чадей и жито, и скотье; тяжко, ибо праведность трудна и не сулит мзды ни от бозей, ни от людия, – истина приоткрывает на миг безысходность, а ложь прельщает пустой надеей, черпает (праведник) в муке, и безутешен; уходит, покинут всеми, – кто боль оплакал невыразимую? кто слезы освятил пролитые? кто отмстил за поругание провозвестника? Тяжко жити еще оттого, что не хотят разу-мети мя в глаголех моих, и аз сам не разумею, понеже много беды окрест, а силы противостати ей мало. Повздыхаю, и отпустит; вот и небо насмурится, да прояснеет, вот и бози забудут, да вспомнят. Нет только одной радости, – радость и беда нерасторжимы, и се блаженное достоинство жизни. Не искати жадно радости, не бежати трусливо печали, хранити достоинство; не смеются и не плачют леса и реки, лишь грусть полей неоглядна.

Вечно алчет душа живая, присуща (ей) своя неразрешимая тайна.

Утолити ся хощет, насытитись днями, свершить великое даже и в малом, хощет быти уважена и примечена, яко примечают свет и тепло; пугает (ее) преходящ-ность, и жутко исчезнути бесследно и бесславно, канути без правды и без истины о ней, коробится и точит немой кровию от унижений и горечи, от вдовости и обид, – кто ей вспоможет? кто утешит (ее)? Но дана благодать, глазам – небо и зеленя в просторах земли, груди – вольный подых, руцем – совершенство, чести – бесстрашие; и еще дано памяти – заветы предков и голос их тишины неразличимый, але различает (она) в себе, во трепетах совести и непорушности чести.

Се аз паки наставляю ся: утешь ся, человец, здесь скорбь, но все для утешения здесь же, серед твоих бес-сердых палачей.

Хощу поведати, а в словех искажено; чувствие шепчет: нет большей отрады, нежели стремитись к ближнему, возлюбленному и другу, ко всякому, еже страждет обочь, а от нас зависит допомочи. «Другому радость отдай прежде ся; ступи навстречь и дерзящему, ибо дерзость, тьма неведения, проходит, а боль остается», – наставляют Веды.

Смятенная душа незряча. Безмятежная от глупости еще несчастней. Не нашед ся меж бозей, не тщися найти ся меж человецей, ибо место, указанное каждому, – огнь привораживающий. Что мудрость, если не наслаждают глупости? Дни несчастного уподоблю странствиям вдали от родины; и даже вознесясь гордыней, видит (страждущий), что ниже и плоше последнего изгоя. На-блукавшись, постиг, ликование ближних – мое ликование; и род мой, и племя – в моей судьбе. Счастлив окруженный счастливыми, созерцающий скорбь не успокоит сердца.

Се явились за счастием, ведая, идеже (оно), але уже и курган, над ним, на кургане