Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

году, а ученые степени в этой области стали присуждать в 1920‐м. В США докторская степень была введена в 1861 году в Йельском университете (защита диссертации шла на латинском языке). Введение степени оказало решающее воздействие на научную работу.

До 1850‐х годов ученые не публиковали исторических исследований не об античности. Но к тому времени общепринятым стало поступление выпускников лучших университетов на государственную службу, а не принятие, как прежде, церковного сана, и потому история всего на свете получила новую жизнь. Возникали вспомогательные дисциплины: военная история, история медицины, история промышленности, история географических открытий и так далее. При этом историками теперь становились люди другого типа. (В Кембридже членам совета колледжа позволили жениться лишь в 1868 году.) Изучение прошлого сделалось занятием, приемлемым для будущих государственных мужей. Немаловажно, что с середины XIX века архивы, многократно выросшие в количественном и качественном отношении, уже служили важнейшими источниками материала (если, конечно, вы могли туда попасть). Так, Лев XII (1760–1829) первым допустил в ватиканские архивы ученых – правда, как убедился Ранке, только католиков.

Проявилась эта тенденция и в смежных сферах. Чейз Робинсон писал: “Распространенное ныне представление об истории как разновидности документальной литературы, отличной от просто «литературы», и даже как о самостоятельной отрасли знания, сравнительно ново… Поскольку мы считаем историю полезной и важной и на ней до известной степени основываем национальную самобытность, мы придаем ей разнообразные институциональные формы, в том числе музеев, местных исторических обществ, специализированных отделов книжных магазинов и библиотек, университетских факультетов”.

Пусть историография и пошла отдельным от литературы путем (английская словесность как учебная дисциплина – еще одно нововведение конца XIX века), но все же она в огромном долгу перед беллетристикой. Маколей в статье 1828 года признал это, но четко провел различия: “с помощью разумного выбора, отбрасывания и упорядочивания” идеальный историк отвоевывает для документальной и научной литературы “приманки”, “узурпированные” романистами[487]. Маколей понимал, что в XIX веке “отцом истории” в значительной степени был не Ранке и не он сам, а великий романист сэр Вальтер Скотт, доказавший, что исторические изыскания требуют воображения.

Почти тогда же, когда Маколей сочинял свою статью, Ранке решил стать историком. Он прочитал несколько романов Скотта “с живым интересом, но почувствовал себя оскорбленным”. С его точки зрения, писателю непростительно идти против известных фактов, а у Скотта не только множество “анахронизмов”: они сознательно введены в текст. “Я чувствовал, что не могу простить его”[488], – признался Ранке. Так началась его карьера. И тем не менее Скотт продемонстрировал новый способ оживить прошлое.

Глава 10

“Давным-давно жили-были…”: писатели и прошлое

Историк – это неудавшийся прозаик.

Г. Л. Менкен (1880–1956)[489]

Если мы так пишем романы, как мы станем писать историю?

Генри Джеймс, рецензия на роман “Миддлмарч”, 1870 г.[490]

Джейн Остин не рассуждает о причинах Наполеоновских войн напрямую, однако дает живое представление о том, каково было жить в ту эпоху. Так мы начинаем догадываться, чем художественные произведения могут обогатить историю: они заполняют лакуны, остающиеся в официальной историографии за неимением “надежных данных”, необходимых специалистам.

Джейн Остин всегда проявляла интерес к происходящему вне ее ближайшего окружения. В семилетнем возрасте она рассуждала о парламентских репортажах, которые читала в газетах. В шестнадцать, когда из‐под ее пера потоком изливались язвительные и нередко страшноватые детские рассказы, она сочинила пародию на “Историю Англии” Оливера Голдсмита, оставив оригинальное заглавие, но прибавив подзаголовок: “Написано неравнодушным, пристрастным и неискушенным историком… В этой истории встретится очень мало дат”. Во взрослом возрасте Остин выражала свои взгляды непрямыми способами: “Мэнсфилд” в романе “Мэнсфилд-парк” стал данью уважения Уильяму Мюррею (1705–1793), лорду Мэнсфилду, парламентарию и позднее главному судье, который боролся за отмену рабства, а наглой и честолюбивой миссис Норрис имя одолжил главный противник Мюррея. Но важнейший вклад Остин в историографию – в том, что она показывала жизнь в свою эпоху.

С древнейших времен писатели стремились расширить наше понимание прошлого, либо помещая вымышленные сюжеты в исторические рамки (это касается не только Гомера, но и автора “Золотого осла”), либо предлагая альтернативную версию истории. События и персонажи при необходимости выдумывались. Остин действовала на локальном уровне; глобальный переворот в конструировании исторического романа произошел в 1814 году, когда Вальтер Скотт опубликовал “Уэверли, или Шестьдесят лет назад”.

Литературную карьеру Скотт начал уже взрослым, в тридцать один год. Вдохновил его Хорас Уолпол, четвертый граф Оксфордский, за несколько лет перед тем соединивший в романе “Замок Отранто” увлечение Средневековьем с увлечением ужасами (книга начинается с того, что на сына главного героя с неба падает гигантский шлем); сам Скотт приветствовал книгу Уолпола как “первую в изящной словесности нового времени попытку сочинить занимательную историю наподобие старинных рыцарских романов”[491]. Произведения их современницы Марии Эджворт (1768–1849), такие как “Замок Рэкрент” (1800), тоже подталкивали Скотта попробовать себя в беллетристике, используя эпизоды из недавнего прошлого. Сначала им руководили в основном соображения выгоды: сюжет, основанный на реальных событиях, обещал хорошие тиражи, – но скоро Скотт понял, что при помощи таких рассказов можно толковать историю, не только развлекать, но и просвещать. Что касается декораций, то, как он заметил в “Уэверли”, “не найдется в Европе страны, которая бы за каких‐нибудь полвека с небольшим так совершенно изменилась, как шотландское королевство”[492].

После поражения Второго якобитского восстания 1745 года, когда шотландцы попытались возвести на английский престол своего короля, они лишились многого, что было им дорого. Скотт всегда хранил верность своей родине. Он появился на свет в 1771 году в Эдинбурге в семье юриста, строгого пресвитерианина, и его жены, имевшей более широкие взгляды. В полтора года Скотт заразился полиомиелитом – шестеро из одиннадцати его братьев и сестер умерли в детстве. Для поправки здоровья его перевезли на семейную ферму у границы Шотландии с Англией. Здесь, в глуши, еще были в ходу рассказы о приключениях: прадед мальчика по кличке Бородач был пламенным якобитом и поклялся не сбривать бороду до возвращения “законного короля” Карла Эдварда Стюарта (“красавчика принца Чарли”), и маленький Скотт много слышал о тех временах. Затем он вернулся в Эдинбург, где терпел лечение электрошоком, завершал обучение и в 1792 году, в возрасте всего пятнадцати лет, выдержал экзамен на звание адвоката.

Несмотря на хромоту, Скотт достаточно оправился для того, чтобы вместе с ротой эдинбургских драгун репетировать отражение вероятной высадки французов. Он пережил несколько романтических увлечений и несчастную любовь. Во второй