Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

раз ему повезло, и в сочельник 1797 года Скотт женился на Шарлотте Шарпантье (Карпентер), дочери французского эмигранта. В этом исключительно счастливом браке родилось пятеро детей. В 1799 году Скотта назначили шерифом Селкиркшира, а в 1806‐м – секретарем Высшего суда. Теперь его положение было обеспеченным. Все эти годы Скотт собирал шотландские и немецкие баллады (и некоторые из немецких перевел), а в 1802/03 году издал тремя томами антологию песен шотландского Пограничья. “Быть может, при всей скромности моих усилий, – писал он, – они помогут несколько дополнить историю моей родной страны”. Скотт не просто записывал и упорядочивал тексты, но и исправлял и даже дополнял стихами собственного сочинения, если находил оригинал недостаточно пространным. То был его первый опыт приведения прошлого к желаемому.

Антологии завоевали популярность, и Скотт, окрыленный успехом, сам стал сочинять баллады, неизменно в подражание средневековым. За три года было продано 28 тысяч экземпляров романа в стихах “Мармион”, действие которого происходит в XVI веке, а поэма “Дева озера” (за восемь месяцев продано 25 тысяч экземпляров), говорят, послужила толчком к кельтскому возрождению. К местам придуманных Скоттом событий началось массовое паломничество. Успех, однако, привел к тому, что он начал работать слишком быстро. Поэмы Байрона наподобие “Чайльд-Гарольда”, события которых разворачиваются в более экзотической обстановке, чем шотландское Пограничье, затмили сочинения Скотта (“Байрон меня обошел”), и он занялся поиском новых путей. Скотт решил попробовать себя в прозе, но, не будучи пока уверенным в своих силах, напечатал “Уэверли” анонимно и столь ревностно охранял секрет, что его прозвали “Великим незнакомцем” – хотя в литературной среде авторство произведения тайной вовсе не было[493]. “Уэверли” называли первым (кроме Библии) бестселлером. Марк Твен утверждал даже, что книги Скотта оказали такое влияние на нравы американского Юга, что Скотт отчасти несет ответственность за Гражданскую войну[494] (впрочем, ему можно возразить: великий Фредерик Бейли, бывший раб, назвался Фредериком Дугласом в честь персонажа стихотворения Вальтера Скотта).

Располагая доходами от публикаций, Скотт приобрел за 4 тысячи фунтов ферму на реке Твид, по которой проходит большая часть границы между Шотландией и Англией, расширил главную постройку, превратив ее в великолепный замок, скупил сотни акров земли, назвал новый дом по имени местной реки Эбботсфордом и зажил как шотландский лорд. Дом быстро заполнялся реликвиями. Скотт приобрел шпагу великого Монтроза, пистолет Роба Роя, охотничьи ножи принца Карла Эдуарда Стюарта и даже ключи от замка Лохливен на северо-восточном побережье, найденные во рву после побега Марии Стюарт в 1568 году. Кроме того, в доме появилась сложная система музыкальных подвесок и уникальное газовое освещение. С расходами Скотт не считался. Как отметил Э. Н. Уилсон, “когда речь шла о его поместье и доме, он напоминал игрока, которого вечная зависимость удерживает у игорного стола”[495].

И хотя романы выходили один за другим, все они были завершены всего за пятнадцать лет: “шотландские”, в том числе “Гай Мэннеринг”, “Антикварий”, “Роб Рой”, “Эдинбургская темница” (большая часть диалогов написана на англо-шотландском, поэтому некоторые издания снабжены глоссарием), “Редгонтлет” (в наибольшей степени автобиографический и удовлетворяющий “похвальному обыкновению перескакивать с одного на другое”), “Пуритане” (наверное, это лучший роман Скотта; он о том, что восстание против несправедливого режима – единственный способ защитить свободу вероисповедания), “Легенда о Монтрозе”, а также романы в иных антуражах – в том числе “Айвенго” (об Англии времен Ричарда Львиное Сердце), “Кенилворт” (о дворе Елизаветы I) и “Квентин Дорвард” (о Франции XV века). Через шесть лет после смерти Наполеона Скотт даже написал его биографию (более 600 страниц), причем пользовался и секретными правительственными документами[496].

Свои дела Скотт вел честно, но мало внимания уделял состоянию финансов. Он заключил тайное соглашение с печатником, от которого никогда не получал отчета. В 1826 году этот печатник разорился, и хотя закон не обязывал Скотта платить, он признал долги на сумму более 100 тысяч фунтов (3,2 миллиона долларов в современных ценах) и решил рассчитаться с ними самостоятельно, без посторонней помощи. В дневнике Скотт записал слова Аптекаря из “Ромео и Джульетты”: “Не воля соглашается, а бедность”. Болезни и переживания взяли свое, и в 1832 году крупнейший шотландский романист умер от тифа.

Хорас Уолпол, сочиняя свой готический роман, сначала придумал сюжет, а после уснастил его историческими подробностями. Скотт же сначала выбирал антураж, а затем закрученный сюжет, вплетая его в ткань действительно имевших место событий. Когда пришло время дать роману “Уэверли” подзаголовок, он выбирал между “Повестью об иных днях”, “Сентиментальной сказкой” и “Немецким романом” (Германия как раз в то время была главным источником сочинений, для которых характерно восславление “славного национального прошлого, окутанного туманом времени”[497]) – и остановился на “’Шестьдесят лет назад”– маркере того, что читателям следует ожидать не прямого повествования о восстании 1745 года, а описания последующих событий, “страстей, присущих людям всех слоев общества”, независимо от их класса или периода, в который они жили. Скотт хотел преподать урок, что для героя в кризисной ситуации, когда есть три варианта действий: держаться за прошлое, отвергнуть его или искать компромисс – третий наилучший. В его представлении у истории не было великого финала, только личные рассказы, с которыми читатели могли соотнестись. История не двигалась вперед, она просто двигалась.

Чтобы связать прошлое с настоящим, Скотту пришлось изображать прошлое убедительно. Поэтому, о чем бы ни шла речь – о кровавом турнире, о подземелье замка или интерьере крестьянской хижины, – детали должны были быть точными. Скотт изучал мундиры, гербы и даже гастрономические привычки того или иного периода – все, чтобы придать повествованию достоверности. Современники чествовали его как гениального историка. Его описание природы шотландского Пограничья было настолько скрупулезным, что Стендаль шутил, говоря, что у него, должно быть, был нанятый исследователь. Большинство читателей отмечали среди главных достоинств Скотта “подлинность”, однако это был самообман: шотландскость у Скотта – в основном его собственное изобретение, вроде “недостающих” стихов, которые он сочинял для своих антологий. Воин-горец в клетчатом килте, шагающий под возбуждающий звук волынки, был фантазией, а связанные с ним атрибуты были либо придуманными (как килт), либо – в лучшем случае недавними заимствованиями, как волынка (это изобретение древних египтян).

В тех случаях, когда история не создавалась заново, ее можно было гнуть (в конце концов, fiction восходит к латинскому глаголу “формировать”). Персонажи “Айвенго” (среди них Робин Гуд и брат Тук) никак не могли оказаться в одном месте в одно время. Король Карл II [вопреки сюжету романа “Вудсток, или Кавалер”] не скрывался в Вудстоке,