Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

но все же возвышенно задуманному перенесению свойств, которыми Иисус наделил Евангелие, на самого носителя Евангелия; Иоанн развил эти взгляды дальше, до крайних почти выводов! К сожалению, теологам последующих веков этот догмат казался требующим дальнейших дополнений. Уже у Павла наблюдаемое сужение понятия любви к ближнему проявляется с особой силой, у Иоанна — в той равнодушной холодности, с которой он говорит о неверующих, «о мире», о тех, кого, по его мнению, Иисус — хотя у Иоанна 1, 2, как и у Павла, сказано, что все Им сотворено — лишил Своего заступничества. Кроме вышеуказанных двух преимуществ теологии Иоанна, сравнительно с учением Павла, а именно концентрации и упрощения догматов, есть еще и третье, объясняющее, почему Иоанн не заключил своего учения, подобно Павлу, в форму посланий, а изложил его в историческом повествовании. Иоанн стоит выше той односторонности, с которою Павел весь интерес в исторической личности Христа ограничил Его крестною смертью; он учил нас познавать и те сокровища благодати, которыми наделил нас Христос после воплощения, во время Своей жизни на земле. Подвиги, совершенные Иисусом, слова, Им произнесенные, заповеди, Им данные, получают, хотя бы только принципиально, прежнее значение, и даже (насколько это возможно для Иоанна) Его личность, Его индивидуальность признается как нормативное откровение идеала.

Иоанн окунул жизнь Иисуса в море света, из-за которого нам видны лишь слабые очертания действительного Христа. Но рядом с этим он позаботился о том, чтобы потребность познать исторического Христа, почти совершенно исчезнувшая у Павла, получила торжественное признание в христианской теологии. Было бы несправедливо оспаривать, что Иоанн внес в учение Павла ряд весьма важных поправок, усиливая, правда, в целом ряде вопросов его ошибки. Тот факт, что вскоре после Павла мог выступить и получить признание такой самостоятельный, свободный и великий мыслитель, как Иоанн, служит доказательством большого запаса жизненных сил в первоначальных христианских общинах. Конечно, те лица, которые канонизировали Иоанна, могли только снизу поднимать к нему свои взоры, но, тем не менее, такое умение почувствовать великое делает честь общинам. Этим тонким чутьем древняя церковь выгодно выделялась из среды своих соперников.

С.

ХРИСТИАНСКАЯ РЕЛИГИЯ В ЦЕРКВИ

I

ХРИСТИАНСТВО ЭПИГОНОВ

Постепенное отрезвление. Тот период, который в поэзии называется временем первой любви, закончился для христианской общины не позднее 125 г. Страстная тоска по близкому, казалось, второму пришествию не была удовлетворена; стали привыкать к терпеливому ожиданию. Стало уменьшаться число тех, которые после напрасных блужданий и исканий находили, наконец, в новой религии утешение и мир; в то же время увеличивалось число тех, которые от рождения так же тесно срослись с государством и городской общиной, как и с христианским религиозным обществом, и в силу этого не могли на опыте познать разницу между новой религией и другими учениями. Вообще энтузиазм, являвшийся, конечно, выражением чрезвычайного возбуждения религиозного чувства, стал постепенно иссякать, как впоследствии у гуситов, квакеров и ирвингианцев за приливом, повинуясь высшему закону, пошел отлив. Пока дух, с его чудодейственным влиянием, был еще силен в общине, отдельных проявлений безумства, совершавшихся якобы по наитию духа, опасаться не приходилось, ибо дух сам себя исправлял. Но со временем проявления духа прекратились.

Раньше всего исчезла способность говорить на разных языках; пророчеством стали заниматься лишь переходящие с места на место люди, относившиеся к своему делу как к ремеслу; к этим странствующим учителям уже апостольские «правила» относятся с подозрением.

Общины, ожидавшие руководителей извне, часто становились жертвами бессовестных обманщиков с их благочестивыми речами. Это отрезвление само по себе не есть позор для христианства: лишь на короткое время могло христианство сохранить прелесть новизны, в одинаковой мере должно оно было утратить и прелесть пикантности, которую приносили с собой явления духа. Вторжение подлога и лицемерия ведет свое начало, как показывает II послание к Коринф. 10, 13, не только с послеапостольских времен. Удивительным, однако, является то, что в назидательной литературе II века так много предостережений против грубых и грубейших грехов, которым, гласят они, следовало бы, наконец, исчезнуть из общин, и так мало радостной веры в силу Евангелия, пересоздающую мир и людей. Христианство той эпохи, когда все было покрыто пеленой обыденности и мелочности, не является нам подобно городу, лежащему на горе.

Бедность духа. Но все же этот период от 125-200 г. нельзя назвать периодом проникновения в религию светского духа и периодом ее эллинизации. Это была, скорее, эпоха бедности, эпоха недостатка духа и силы, последовавшая за эпохой избытка.

Упрек в «бедности духа», делаемый Евсевием одному из интереснейших авторов, живших около 150 г., — как раз в данном случае, с нашей точки зрения, может быть, наименее уместный, — передает вполне то впечатление, которое производит на нас вся христианская литература II века, по сравнению с писаниями Нового Завета. Это не разрыв с лучшим преданием, не переход на новую колею, не заигрывание с эллинизмом, не попытка дешевого примирения религии и культуры: видимость унижения христианства, его глубокого упадка происходила оттого, что руководители христианства не были в силах переработать те сокровища мысли, которые были у них в руках. Они удовлетворяются тем, что выдвигают отдельные вопросы и при выборе руководятся или собственным вкусом, или определенными практическими целями. То, что они излагают как христианство, есть не что иное, как скудные выписки, годные для школьного употребления. Незрелые выступают здесь как учителя еще более незрелых. Правда, и во времена апостольские незрелые составляли большинство; единственная разница заключалась в том, что они тогда находились среди нескольких великих умов, теперь же, кроме «малых сих», в Царствии Небесном никого другого не было. Насколько это поколение сознавало свою неспособность удовлетворить требования эпохи, ясно видно, на мой взгляд, из того усердия, с которым оно присваивало себе произведения позднеиудейской литературы. Завещание двенадцати патриархов, Енох, книги Сивилл, слегка изукрашенные в христианском духе, сделались модным товаром в ту эпоху, которая гордилась тем, что вполне изгнала иудейство. Во II веке по преимуществу происходят искажения текстов, фальсификация их, дополнения религиозной литературы бурьяном апокрифов. Разве возможно яснее доказать собственное бессилие?

Смягчающие обстоятельства. Нельзя, однако, упрекать эту эпоху в том, что она не является эпохой прогресса в дальнейшем развитии христианской мысли. Надо вспомнить, что этой эпохе приходилось ограждать себя не только от ядовитых нареканий со стороны евреев и язычников, но и от ярости масс, считавших этих «безбожников» способными на самые позорные преступления, ибо со времени Марка Аврелия (170 г.) ей нужно было защищаться