Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

Манихейство (около 142 г.). Бесспорным отпрыском настоящего, от корня идущего гностицизма является манихейская религия, которую проповедовал перс Мани и которая восприняла в себя все еще имевшиеся налицо остатки гностических сект, — «пламенная роскошная поэма природы и мира». Изначала, рядом друг с другом, существовало два одинаково вечных гигантских царства — света и тьмы. Олицетворенный свет есть первое, прекрасное с дважды пятью делениями; он создает себе светлое небо и светлую землю; между тем в царстве тьмы лишь со временем создается перводиавол. Его алчность вторгается в светлую землю, он похищает часть элементов света и поспешно смешивает их с элементами тьмы. В нашем мире, состоящем из многих небес и земель, созданных добрыми духами в целях освобождения плененных частиц света, солнце и луна представляют собою гигантские скопления уже освобожденного света — световые корабли; эти два небесных колеса непрерывно продолжают свое дело выделения световых частей. Труднее всего эта работа выделения над человеком, созданным диаволом с помощью алчности и похоти по своему образу и подобию со злокозненным включением в него сил света. Но небесные посланники вроде Авраама, Зороастра, Будды, Христа и последнего Мани, принесшего самое совершенное откровение, показывают людям истину; некоторые избранники среди людей при помощи трех печатей, налагаемых ими себе на грудь, уста и руки, отказываются от всех материальных наслаждений и учат других — массы слушателей — понемногу перестраивать свою жизнь на началах такого же аскетизма. Таким образом, медленно приближается день, в который мировая история достигнет своей цели, все частицы света будут освобождены, и мир рухнет в громадном пожаре, зажженном ангелами. И тогда останутся навеки разделенными царство света высоко вверху и царство тьмы внизу, в глубине.

Притягательная сила гностики. Спросят, каким образом эти порождения безудержной фантазии могли быть опасны христианству. Ответ будет затруднительным, если мы будем читать лишь сообщения церковных ересиологов и болтливую нелепицу сохранившихся копто-гностических сочинений. Но весь исключительно научный аппарат рядов эонов и их чисел, конечно, не занимал первого места в проповедях гностических миссионеров. Смешение мифологических фантазий с историческими элементами соответствовало вкусу тогдашнего времени; очарование таинственностью, которой гностика себя окружала, соблазняло многих, и, наконец, особенную притягательную силу имел аристократический характер этого рода религии: всякому было лестно, благодаря признанию известной теории, прослыть за человека высшего ума. Дуализм, который теперь нас неприятно поражает, является для наивного мировоззрения простейшим разрешением мировых проблем; пессимистическое суждение о людях и земле, не решающееся приписывать истинному Богу их создания, свойственно временам усталости.

Само христианство многими своими взглядами поддерживало подобное настроение. Обычное у гностиков настаивание на несостоятельности ветхозаветного откровения могло казаться последним логически необходимым шагом на пути освобождения христианства от иудейской ограниченности: высокие свойства, которыми гностика наделяла Искупителя Иисуса Христа, вознаграждали за эту утрату. Стремление оспаривать закон Моисея было с самого начала врождено язычникам, принявшим христианство; но в легкомысленно свободной форме, которая должна была действовать отталкивающим образом, оно редко могло иметь успех на практике; выставлялась поэтому на первый план исключительно теория, отвечавшая также и духу церкви, а именно истязание плоти. Базилид и Валентин не только сочувствуют идее искупления, они проводят ее, исходя из апостола Павла (Римл. 8), широко для всего мира; и для них конечною целью является положение, что Бог есть все во всем. Нам кажется жалким их взгляд, что мир своим существованием обязан ошибке или, как у Мани, недостатку бдительности, что они допускали лишь один процесс развития, шедший сначала регрессивным путем, а потом возвращавшийся назад к своей исходной точке, не ведший к истинно новому, высшему; однако, библейская теория о грехопадении и восстановлении первобытного состояния опирается на такое же непосредственно античное мировоззрение: ученик никогда не бывает выше своего учителя. Мы не позволим себе, наконец, и слишком строгого осуждения высокомерия этих представителей познания: ведь они не требовали для распространения своего гностицизма отрицания существовавшей до этого времени веры, πίστις, но, подобно апостолам Христа в Коринфе во времена Павла, прославляли свою мудрость как венец доныне существовавшей веры и как истолкование оставленных ею в стороне загадок.

Вторжение гностицизма в церковь. Наиболее сильным доказательством соблазнительной силы гностической тайной мудрости служит, во-первых, популярность разбрасываемой ими в общинах в громадном количестве тенденциозной литературы, облеченной в форму романов, новых евангелий, апокалипсисов и деяний апостольских; эта литература отравляла читателей своим ядом, хотя и вводимым в организм по каплям, но тем более опасным; во-вторых, тот факт, что как раз наиболее независимые умы среди теологов II века были в большей или меньшей степени заражены гностицизмом. Знаменательным является уже то, что Климент Александрийский в 200 году ни за какую цену не хотел отказаться от почетного имени — истинного гностика; даже люди, принявшие из благороднейших побуждений христианство, люди, призванные, казалось, стать руководителями церкви, скоро фигурируют во всех списках как гностики, например, Маркион, Бардезан и Татиан. Ассириец Татиан в 170 г. написал для вселенской церкви полемическое сочинение против язычников, специально для сирийской — книгу Евангелий, которая была искусно составлена им из четырех больших Евангелий и служила в Сирии в течение двух веков никем не оспариваемой официальной книгой для назидательного чтения; но для обоснования своей этики, требовавшей строгой воздержанности, запрещения брака и запрещения употребления мяса, он пользовался гностическими тезисами, что и вызвало его исключение из римской общины. Заслуга Бардезана (около 200 г.) заключалась в том, что им была создана самостоятельная сирийская литература и образцы для христианских церковных песен; кроме того, его школа была энергичной защитницей свободы воли и личной ответственности человека за его поступки. И все-таки он был подвергнут проклятию как гностик, так как усвоил некоторые из космогонических теорий гностики.

Маркион (около 140 г.). Наконец, Маркион (жил в Риме около 140 г.), готовый на всякие жертвы, восторженный последователь Павла, в своем толковании посланий Павла и написанного в его духе Евангелия (св. Луки) приходит к окончательному выводу, что Бог Ветхого Завета, гневный и карающий Бог справедливости, не может быть идентичным с Богом Нового Завета, с Отцом Иисуса, с Богом доброты и любви, о котором первый в своей ограниченности ничего даже не знал и потому отправил на распятие Мессию — полную противоположность того Мессии, которого он предсказывал. Таким образом, Маркион сразу разбивает монотеизм и отрицает всякое позитивное соотношение между новозаветным откровением и ветхозаветным! Отсутствие всяких мистерий указывает на то, что гностические тезисы не были его исходной точкой,