Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

факте Его рождения и еще в большей степени в Его смерти, то нам еще более понятным становится громадное значение Его человеческого воплощения и Его крестной смерти. Правда, тут Павел оперирует, по-видимому, с мифологическими уже понятиями. Но он не оставляет области позднейшего иудейского учения об ангелах и духах; его представление, смешивать которое с современным мы не должны, заставляет его проводить строгую границу между Богом и Христом. Он ни разу не назвал Христа Богом, не признал за Ним той же славы. Он твердо стоит на том, что Бог — единственный объект нашего поклонения, Бог — последняя причина и последняя цель всего. Христос — самая значительная из посредствующих сил, тот, чрез посредство которого все получило из Бога отдельное бытие и чрез которого когда-нибудь, когда настанет конец отдельному бытию, все опять возвратится к Богу. Странные рассуждения, объясняющиеся потребностью представить посредника спасения в соответственном спасению величии; рассуждения, последовательные, в конце концов, именно в том, что они выходят из сферы специфически религиозных интересов. Разве мог Христос, которому весь мир будет со временем обязан своим искуплением, быть ниже мира, быть в самом деле, как каждый человек, лишь частицей мира? Характерно для Павла то, что он не ограничивается физическим величием своего Спасителя, а, главным образом, подчеркивает этическое: в этом его Христос — чистый коррелят Сатане.

Учение Павла не есть законченная теологическая система. Таково в основных чертах Евангелие Павла и его теология. В них есть противоречия, по временам всплывают еще остатки иудейского образа мыслей, плохо вяжущиеся с новым созданием, в особенности многократные ссылки на справедливое воздаяние, которое постигнет в последний день каждого, добрых и злых. Непоследовательность Павла, который не отсылает свои юные общины к их духу в случаях сомнений в этических вопросах, а навязывает им в виде строго формулированных постановлений собственные убеждения, который принимает факт постепенного перехода от плотского существования к жизни духа, хотя это и не соответствует его системе, и скромно склоняется перед фактами, — эта непоследовательность делает ему лишь честь. Зависимость от общих предрассудков его времени, как, например, в вопросе подчинения женщины мужчине, — хотя в I Кор. 7, 2-16, он повторно требует равных прав и равных обязанностей для женщин и мужчин, — боязнь демонов и особые, воспитанные в нем его религиозностью предрассудки, по справедливости нельзя ему поставить в большую вину. Необычайное сосредоточение силы не обходится у людей без односторонностей: так, Павел слишком низко ставит нравственные силы природы человека и свою дохристианскую жизнь (Рим. 7) изображает, в позднейшем, конечно, освещении, как безнадежную борьбу между доброй волей и злыми делами, что он, однако, сам опровергает (Фил. 3, 6). Его презрение к плотской жизни, короче говоря, ко всему, что невозможно сохранить человеку в конечном состоянии у Бога и что стало частью человеческой природы благодаря лишь грехопадению Адама, приводит его к неуважительному отзыву (I Кор. 7) о браке, который он ценит лишь как меру, предохраняющую от разврата. Он обнаруживает преувеличенные представления о почти волшебном влиянии отлучения (I Кор. 5, 4). Центральное место в новом культе он отводит крещению и причастию, как настоящим таинствам, как священнодействиям с физически-нравственным влиянием на его объектов, причем основывался он на своем мистическом понимании Христа, согласно которому в обоих таинствах переживается непосредственное личное соединение человека с Вознесшимся. Я не сомневаюсь в том, что от торжественного возложения руки с призванием имени Христа он ожидал перенесения высшей силы на объект этого действия — ведь хвалится же он сам в споре с иудаистическими противниками, что творил знамения и чудеса, первое место среди которых занимали, вероятно, изгнания бесов, — но опасные влияния этой веры в чудеса устраняются у него благодаря тому, что выше всего он ставит любовь, которая не только должна оставаться высшей целью стремлений верующих, но и представляет собою единственный действительный пробный камень истинности всех прочих религиозных переживаний и действий, которая даже выше веры и надежды. Его нравственное чувство тоньше его этического рассуждения; в своих словах I Кор. 7, 11, 14 он, сам того не сознавая, дает понять, что на мужа и жену в браке он смотрит как на соединенных узами мира, а отношения их считает такими же святыми, как отношения матери к ребенку.

Отношение учения Павла к религии Иисуса. Если мы сравним, наконец, религию Павла с религией Иисуса, то сначала получится впечатление большого различия. У Иисуса мы видим великую простоту и непосредственность; у Павла — очень сложную систему, теологию, построенную на бесчисленных силлогизмах, чрезвычайно неудачно нагромождающую все ошибки иудейских ученых трудов в оставленных нами в стороне доказательствах от Писания. У Иисуса нельзя найти ни малейшей основы для христологических построений Павла; Бога, гнев Которого может быть укрощен лишь великой жертвой Заступника человечества, он не знает; его Бог каждую минуту готов спасти каждого без жертвы. С другой стороны, есть, однако, вопросы, в которых Павел ушел вперед: Иисус не остановил еще своего внимания на обращении язычников и на свержении закона Моисеева, как меры временно важной в воспитательном отношении. Как ни много, однако, между ними различий, все-таки Павел, никогда собственными глазами не видавший Иисуса, понял Его лучше, чем Его двенадцать учеников; все-таки он — наследник истинного Его духа. Обилие того, что внесено Павлом в Евангелие Иисуса, служит для него доказательством того, что он не только повторяет за Иисусом, но идет дальше, для новых задач находит новые разрешения; яркое проявление его индивидуальности в том, как он за это берется, доказывает новой религии в первой уже стадии ее развития, что она не есть нечто, раз навсегда готовое и мертвое, как ислам, а новая двигательная сила, находящая все новые и новые формы и способы своего применения, историческая величина, растущая и меняющаяся, как все историческое, религия свободных умов. В основном Павел и Иисус составляют одно целое. И у него также Бог — Отец, Которого мы не должны больше бояться, Отец, для всего и всех на свете предназначивший, как последнее место успокоения, Свою сущность; и у него также каждый, кто хочет верить, желанен Господу, и для него надежда на Царство небесное не поле, удобное для фантазирования, а объект уверенности, — уверенности в том, что скоро мы окончательно придем ко Христу и сольемся с Богом, как в главном мы и теперь уже с Ним. И у Павла также религия нераздельно связана с нравственностью посредством любви, пробуждаемой в нас Духом и уничтожающей все низменные стремления, даже самое