Туринская плащаница. Свидетель Страстей Христовых - Жан-Кристиан Птифис

исследование, опирающееся на клинические данные и на колориметрический анализ отпечатков тела и крови на полотне, который провели трое французских ученых: Франсуа Жиро, Тьерри Кастекс и Ив-Мари Жиро[454]. Кроме того, еще два сохранившихся покрова, которые признали подлинными известные ученые (а именно риза из Аржантёя и плат из Овьедо), превосходно вписываются в историю Страстей Христовых и замечательно ее иллюстрируют.

Об этом нам и остается рассказать. Для христианина речь идет не только об отвратительной и позорной казни невиновного, ставшего жертвой борьбы за власть в оккупированной Иудее I века, но и о драме вселенского масштаба, в которой на кону стояла судьба человечества. Именно через добровольное самопожертвование Иисуса, совершенное из любви к людям, «в качестве заступничества за наши грехи», как сказал Иоанн Богослов, был спасен наш мир.

Религиозный и исторический контекст Страстей Христовых

Все началось весной 33 года, после воскрешения Лазаря в Вифании, деревни примерно в трех километрах к востоку от Иерусалима[455]. Весть об этом быстро долетела до Священного города. Толпы людей, прибывших сюда на празднование Пасхи, пришли в восторг от совершенного чуда. Для них Иисус, истинный потомок Давида, был Мессией, которого так ждал народ Иудеи, – военным и духовным лидером, который освободит страну от римского ига и возобновит союз, заключенный с Всевышним. Встречая его у входа в Священный город возгласами «осанна» и бросая плащи под ноги его осла, они мечтали провозгласить его царем.

Книжники и фарисеи, чья консервативная картина мира с его появлением пошатнулась, серьезно обеспокоились, поскольку для них этот назарянин, или назорей, из небольшого рода, основавшего за два века до того селение Назара (Назарет), то есть отпрыск из рода Давидова, представлял смертельную угрозу. Этот «фальшивый раввин», который обучал и наставлял учеников, был самозванцем, который не соблюдал шаббат, занимался колдовством и вел себя неслыханно дерзко, называя Бога abbā’, то есть «дорогой отец», тогда как все еврейские традиции запрещали произносить имя Всемогущего. С той же неслыханной дерзостью он посмел отменить послание Моисея, отца народа – он, этот скромный плотник из Нижней Галилеи, мать и отец которого были известны: «Моисей говорил вам одно… Я же говорю вам другое!» Он называл себя Сыном человеческим, то есть полубогом и получеловеком, призванным, по словам пророка Даниила, вернуться до конца времен. Ошеломляющие речи! Хуже того, этот опасный безумец сам вообразил себя Богом, отпускающим грехи, – а на это имел право лишь Всевышний. Словом, среди них отвратительный богохульник, вводивший в заблуждение народ Иудеи! Его следовало остановить и обезвредить, пока начатое им мессианское движение, которое набирало мощь и затронуло не только немногочисленных жителей Галилеи, живших вокруг Генисаретского озера, но и горожан, включая иерусалимские элиты Иерусалима, не довело Израиль до беды.

Единственной властью, способной вмешаться, были духовные власти: старый Анна (Анан, сын Сефа), почетный первосвященник, смещенный римлянами в 15 году, но сохранивший авторитет, и его зять Иосиф Каиафа, действующий первосвященник. Эти могущественные священнослужители вовсе не были друзьями римлян, но должны были сохранять хорошие отношения и с ними, и с поддерживавшими их саддукейскими аристократами. Умелый политик Каиафа, изворотливый и гибкий, прекрасно ладил с римским префектом Понтием Пилатом, который единственный обладал правом казнить мятежников и смутьянов.

Союз был заключен быстро. На самом деле у Анны и Каиафы имелись и другие причины осудить этого опасного возмутителя спокойствия, подозреваемого в желании возродить царскую власть в Иудее ради собственной выгоды. Разве не совершил он провокационный поступок, попытавшись тремя годами ранее изгнать торговцев с паперти храма? Действительно, ранее они размещались на Елеонской горе, где продавали жертвенных животных и предлагали монеты (шекели), которые имели хождение на территории храма. Доходы с этого открытого рынка доставались Синедриону – верховному совету Иудеи. В 30 году, на Пасху, Иисус обнаружил, что торговцы и менялы обосновались на паперти иноверцев, в стенах храма. Он высказался против превращения этого священного места, «дома Отца его», в «дом воров», и ударами бича прогнал оттуда осквернителей. Жест, полный символического значения и косвенным образом представлявший собой выступление против финансового могущества Синедриона, поскольку доходы, попадавшие в его сундуки, снизились.

Во время тайной встречи, о которой прослышал Иоанн Богослов, принадлежавший к священнической среде, заговорщики решили арестовать Иисуса и передать римским властям: «Если оставим Его так, […] придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом» (Ин. 11: 48). Каиафа выразился недвусмысленно: «…лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 11: 50). Он предложил, чтобы Иисуса арестовала охрана храма, когда он меньше всего будет этого ожидать, и передала его римлянам, представив в качестве потомка царя Давида, желающего восстановить царскую власть в Иудее. Каиафа был твердо намерен добиться успеха и приговорить Иисуса к распятию, чтобы в зародыше уничтожить движение его учеников и последователей. Смуту требовалось прекратить. Предупредить желания завоевателя – разве это не лучший способ продемонстрировать готовность к сотрудничеству? Как мог наместник Тиберия Цезаря отвергнуть такой правильный ход? Лидеры фарисеев и саддукеев поддержали этот хитрый план, несмотря на возражения некоторых уважаемых горожан, таких как Никодим и Иосиф из Аримафеи (они были тайными учениками Иисуса).

Римляне не располагали достаточными военными силами и потому в вопросах поддержания порядка в Иерусалиме обычно прислушивались к религиозным властям Храма. Ранее они делегировали политическую и административную власть вассалу, царю Ироду Великому, создателю Второго Храма и порта Кесарии, который, однако, оказался убийцей собственной семьи и мегаломаном; он умер в 4 году до н. э. После него власть перешла к двум его сыновьям, тетрархам Ироду Антипе в Галилее и Ироду Филиппу на северных территориях, в Голане. В центральных же провинциях – в Самарии и Иудее с Иерусалимом и Идумеей – административная власть оставалась у римского прокуратора Понтия Пилата. Его резиденция находилась в приморской Кесарии, однако на главные еврейские праздники он отправлялся в Священный город, где могли вспыхнуть беспорядки, поскольку в городе, помимо диаспоры, собирались толпы паломников со всей страны[456]. Религиозные власти контролировали 7200 священников и 9600 храмовых левитов – иначе говоря, экономику города и прилегавших к нему территорий, – тогда как у римлян на всю Палестину насчитывалось всего 3000 человек, большая часть из которых была набрана из числа местных жителей; 600 из них находились в крепости Антония в самом Иерусалиме, неподалеку от Храма.

Пилат и первосвященники отлично приспособились к этой системе сотрудничества. Однако высокомерный и бестактный римский префект, презиравший своих подчиненных, совершил ряд серьезных ошибок. В 26 или 27 году он приказал внести в город знамена с изображением Тиберия, что вызвало серьезные протесты со стороны населения, поскольку, как нам известно, изображения человека были запрещены религией Моисея. Несколькими годами позже он без зазрения совести взял деньги из храмовой казны (корбонас), чтобы профинансировать строительство акведука. В ответ на враждебные возгласы протестующих он приказал забить до