«…Ради речи родной, словесности…» О поэтике Иосифа Бродского - Андрей Михайлович Ранчин

мать родила, на память о битом мраморе.

И ежели нас в толпе, тысячу лет спустя,

окликнет ихний дозор, узнав нас по плоскостопию,

мы прикинемся мертвыми, под каблуком хрустя

подлиннику пустоты предпочитая копию.

(IV; 169)

Стихотворение Иосифа Бродского «Византийское» (1994) во многом загадочно. На первый взгляд неясны и смысл заглавия (при чем здесь Византия?), и семантика метафор, заимствованных из учебника геометрии, и значение мотива археологических раскопок. Не говоря уже о деталях: почему героя некто примет за «дачника»? Почему герой и его возлюбленная будут опознаны в будущем «по плоскостопию»? Каков смысл метафоры подлинник пустоты?

Самый общий смысл стихотворения понятен, он относится к инвариантным мотивам Бродского. Как заметила Н. Г. Медведева, в «Византийском» развивается «тема „жизни после нас“»[700]. В «Византийском», по словам А. А. Чевтаева, происходит характерное для поэта

удваивание пространственного плана субъектной «точки зрения», посредством которого он моделирует «взгляд» на мир и на собственное место в мире с позиции небытия, из пространства, не подверженного воздействию времени;

здесь представлено «пространство, принципиально лишенное человеческого присутствия, тождественное миру смерти»;

[л]ирический герой здесь совершает выход за пределы собственной темпоральной обусловленности, в силу чего его «точка зрения» характеризуется принципиальным всеведением;

видение реальности «дается с „точки зрения“ субъектного „мы“», что «естественно, повышает градус всеохватности действия энтропии времени»[701].

Эти характеристики абсолютно верны. Но они не проясняют семантики всего стихотворения. (Такой задачи, впрочем, авторы процитированных строк и не ставили.) Возможно, не только формальная не-принадлежность «Византийского» к травелогам, но и сложность его «ускользающего» смысла стали причиной отказа от анализа и истолкования стихотворения в книге Санны Туромы «Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия», раздел которой посвящен как раз образу Стамбула – Константинополя – Византии у Бродского-эссеиста[702].

Между тем именно эссе Бродского «Путешествие в Стамбул» (1985) и его англоязычная версия «Flight from Byzantium» являются ключом к пониманию «Византийского». В этом прозаическом тексте европейская культура противопоставлена азиатской прежде всего на основе оппозиции время ←→ пространство: цивилизация Запада ориентирована на время как главную категорию, цивилизация Востока отдает предпочтение пространству:

Это – чудовищная идея, не лишенная доли истины. Но попытаемся с ней справиться. В ее истоке лежит восточный принцип орнамента, основным элементом которого служит стих Корана, цитата из Пророка: вышитая, выгравированная, вырезанная в камне или дереве – и с самим процессом вышивания, гравировки, вырезания и т. п. графически – если принять во внимание арабскую письменность – совпадающая. То есть речь идет о декоративном аспекте письменности, о декоративном использовании фразы, слова, буквы; о чисто визуальном к ним отношении. Оставляя в стороне неприемлемость подобного взгляда на слово (как, впрочем, и на букву), заметим здесь лишь неизбежно буквальное, пространственное – ибо только средствами пространства и выражаемое – восприятие того или иного священного речения. <…> Единицей – основным элементом – орнамента, возникшего на Западе, служит счет: зарубка – и у нас в этот момент – абстракции, – отмечающая движение дней. Орнамент этот, иными словами, временной. Отсюда его ритмичность, его тенденция к симметричности, его принципиально абстрактный характер, подчиняющий графическое выражение ритмическому ощущению. Его сугубую не(анти)дидактичность. Его – за счет ритмичности, повторимости – постоянное абстрагирование от своей единицы, от единожды уже выраженного. Говоря короче, его динамичность. <…> Идея, что все переплетается, что все лишь узор ковра, стопой попираемого, сколь бы захватывающей (и буквально тоже) она ни была, все же сильно уступает идее, что все остается позади, ковер и попирающую его стопу – даже свою собственную – включая (V; 307–308).

Западная цивилизация в трактовке Бродского в своей основе отличается признанием ценности отдельной личности и динамикой, восточная – культом государства, коллективизмом и статичностью.

В эссе Бродского Византия представлена как часть цивилизации Востока, а не Запада, а сменившая ее Османская империя интерпретируется как осуществление, доведение до логического предела главных интенций, тенденций византийской культуры и идеологии. Еще одним воплощением этой же тоталитарной модели автор называет «Третий Рим» – Россию и особенно Советский Союз.

Есть все основания считать, что поэт употребляет лексему Византийское в заглавии стихотворения как отсылку к теме тоталитарной Империи, а не просто «использует это слово в том смысле, в каком Byzantine часто употребляется в английском языке – „нечто сложное, запутанное“», как считает Лев Лосев[703].

Попробую подтвердить свое предположение свидетельствами текста. «Поезд из пункта А» – аллюзия на школьную задачу по арифметике, в которой поезд движется из пункта А в пункт В; названия обеих точек обозначаются латинскими литерами, вторая из которых (Бродским не упомянутая, но содержащаяся в подтексте «Византийского») совпадает с начальной буквой в латинском названии Византия – Byzantium. «Поезд, льющийся из трубы туннеля» – причастие в атрибутивно-предикативной функции в этом метафорическом высказывании отсылает еще к одному арифметическому упражнению, в котором в качестве условия фигурирует вода, переливающаяся по трубе из одного бассейна в другой.

В стихотворении «Пятая годовщина (4 июня 1977)», написанном на пятилетний юбилей эмиграции, при описании советского пространства есть похожая метафора поезд, направляющийся из точки А в пустоту, в неизвестность: «Уйдя из точки „А“, там поезд на равнине / стремится в точку „Б“. Которой нет в помине» (III; 147). В «Пятой годовщине» используется кириллическое обозначение геометрического понятия – Б. Однако это различие – не основание для отрицания того, что в «Византийском» может подразумеваться латинская литера В.

В «Пятой годовщине» пространство представлено как пустое, ничем не заполненное – точки прибытия поезда нет. В абсолютном, «чистом» пространстве тоталитарного («азиатского») мира нет никаких реалий, даже геометрически условных точек. Это представление отчетливо выражено в стихотворении «Назидание» (1987):

Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи, под

бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот

или ангел разводит изредка свой крахмал;

когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,

помни: пространство, которому, кажется, ничего

не нужно, на самом деле нуждается сильно во

взгляде со стороны, в критерии пустоты.

И сослужить эту службу способен только ты.

(IV; 16)

В «Византийском» пространство не абсолютно пусто и не безвидно: поезд прибывает на станцию, где имеется кареглазый полицейский, названный жаргонным словцом «мусор», вокруг – море. Однако это пространство анонимно и как бы мертво: не случайно станция, город, море лишены имен, публика на вокзале описана словно покойники (героиня расталкивает «тела», а не людей); в описании применяется «апофатический» метод, принцип «лишенности»: «морщины» (и,