Леонид Брежнев. Опыт политической биографии - Виктор Деннингхаус

но решительно <…> Антисоветчики должны нести ответственность по всей строгости наших законов». Далее Брежнев подчеркнул, что «борьбу с идеологическими диверсиями надо вести таким образом, чтобы она носила активный упреждающий характер. Своевременно выявлять и предупреждать в зародыше такие нездоровые явления и критические ситуации, которые могут быть использованы противником в интересах широкой пропагандистской кампании против Советского государства». В этом же выступлении Брежнев в очередной раз указал на то, что «в нашей стране давно уже нет социальной базы, порождающей антиобщественные, антисоветские явления. Но классовый противник на мировой арене остается, он делает все возможное, чтобы подорвать безопасность нашего социалистического государства»[935]. На самом деле, «профилактирование», пусть и законно не оформленное, уже активно практиковалось к этому времени.

Перефразируя выражение Анны Ахматовой, в СССР при Брежневе наступили «вегетарианские времена»[936]. Отказавшись от массовых политических репрессий как от одной из главных структурных составляющих советской цивилизации, Брежнев и его «команда» довольно успешно предприняли попытку заменить «кнут» наказания «пряником» материального и морального поощрения, в том числе создав настоящую индустрию награждений[937].

Отношение Л.И. Брежнева к репрессиям по политическим мотивам нашло минимальное, хотя и весьма показательное, отражение в его рабочих записях. В декабре 1965 г. он записал: «О награждении кабардинцев – карачаевцев и других кого выслали во время войны их зажимали [ – ] к дню победы наградить» [938].

Одна из недатированных точно записей 1970-х гг. гласит: «Поговорить с Андроповым и [об] освобождении сидящих у нас»[939]. Запись от 15 марта 1978 г. дает возможность характеризовать его отношение к излишнему администрированию: «Ликвидировал проект решения о запрете выезда [за границу] с мужьями жен – без спец[иального] на то решения»[940]. Также заслуживает упоминания милосердное отношение Брежнева к побежденным политическим противникам. Например, 10 января 1970 г. он фиксирует в «дневнике» просьбу изгнанного из рядов высшего советского руководства Д.Т. Шепилова, ходатайствовавшего о восстановлении в рядах КПСС и военной пенсии, а на следующий день пишет уже о помощи семье Молотова в связи с тяжелым состоянием здоровья П.С. Жемчужиной: «О жене Молотова. За городом – ему машину или ее на Грановского»[941].

«О награждении кабардинцев-карачаевцев и других[,] кого выслали во время войны их зажимали [ – ] к дню победы наградить…» Запись Л.И. Брежнева

Декабрь 1965

[РГАНИ. Ф. 80. Оп. 1. Д. 980. Л. 124]

Крайне редко в рабочих записях упоминаются имена главных диссидентов Советского Союза и вообще все, что связано с деятельностью органов государственной безопасности в их отношении[942]. Так, в апреле 1966 г. с явным неудовольствием Брежнев записал: «Снегов – принимают везде»[943]. А.Д. Сахаров упоминается Брежневым в «диссидентском» контексте лишь трижды. 8 сентября 1973 г. Брежнев писал: «Разговор с А.Н. Косыгиным о Сахарове – принимать или нет. Еще раз посоветуюсь в ЦК»; 10–11 сентября: «Еще раз поговорить с Алексей Николаевичем о приеме Сахарова». Спустя более шести лет фамилия Сахарова вновь возникает в брежневском «дневнике» в записях от 23 января 1980 г.: «Переговорил по телефону с Черненко – о Сахарове. Переговорил с Сусловым М.А. – тоже о Сахарове – что сделать. Дал задание [В.В.] Загладину и [Ю.А.] Жукову – встретиться с Шельман Бельмас[944] и разъяснить проделки Сахарова. Разговаривал с Андроповым и о Сахарове»[945]. О Солженицыне Брежнев в «дневниках» не написал ни разу, дважды – 16 и 21 марта 1978 г. – в связи с лишением советского гражданства упоминаются М.Л. Ростропович и Г.П. Вишневская. В частности, 21 марта 1978 г. Брежнев записал: «Работал с Г. Дорошиной – [Л.М.] Замятин – о Ростропоповиче[946] и Вишневской. Андропов Ю.В. по этому же вопросу, я просил связаться с т. Замятин[ым]»[947].

Разумеется, эти краткие записи отнюдь не пышут любовью к диссидентам, но даже они в определенной мере являются свидетельством нового качества советской карательной политики, относительной либеральности Брежнева, а также конформизма основной массы населения. В этом конформизме нет ничего удивительного, ведь даже диссиденты не исключали возможности прийти к приемлемому модус вивенди с брежневской властью. По этому поводу писатель Василий Ерну меткое подметил, что диссидент является продуктом коллаборационизма между советскостью и антисоветскостью[948].

В 1970-е гг. ходил анекдот о ночном кошмаре Брежнева, которому снилось, что в Москве на Красной площади чехи китайскими палочками едят еврейскую мацу[949]. Анекдот метко подмечал три наиболее актуальные внешнеполитические угрозы для СССР. Если бы был сочинен аналогичный анекдот на тему внутриполитических «болевых точек», то в кошмарном сне Брежневу скорее всего приснились бы три «возмутителя спокойствия»: баптисты – сторонники Совета Церквей ЕХБ, евреи-эмигранты, а также «немцы-автономисты», ратовавшие за восстановление АССР немцев Поволжья. Ниже будет реконструирована политика брежневского руководства в отношении этих трех групп населения, что позволит наглядно очертить границы позднесоветской репрессивности.

§ 2. Брежневский «поворот» в церковно-государственной политике 1964–1966 гг

Зарисовка с натуры

Во время правительственного приема 7 ноября 1977 г. в Кремлевском дворце по случаю 60-летия Великой Октябрьской социалистической революции Генеральный секретарь Коммунистической партии СССР, председатель Президиума Верховного Совета СССР Л.И. Брежнев встретился с представителями религиозных организаций, среди которых Русскую Православную церковь представляли патриарх Пимен, митрополит Алексий (Ридигер, будущий патриарх Алексий II) и митрополит Ювеналий (Поярков). В полуофициальной встрече также принимал участие председатель Совета министров СССР А.Н. Косыгин.

По записи, сделанной по горячим следам 11 ноября 1977 г. митрополитом Ювеналием, общение руководителей партии и государства с руководством РПЦ протекало следующим образом: после поздравлений со стороны духовенства Брежнев при обмене рукопожатием с патриархом Пименом поблагодарил его за миротворческую деятельность. В ответ на пожелания патриарха Пимена Брежнев говорил о сложности международной обстановки и необходимости усилий для сохранения мира. Потом к беседе подключился Косыгин, которому Пимен рассказал о своей недавней поездке в Болгарию. В ответ Косыгин заверил, он в курсе дел, его постоянно информируют о всех таких шагах патриарха. Встреча, «проходившая в сердечной атмосфере, закончилась провозглашением тоста в честь великого праздника и словами Косыгина с выражением радости, что его собеседники в этот великий день вместе встречают праздник» [950].

Сохранившаяся фотография гораздо лучше передает не только атмосферу этой встречи, но и в целом является квинтэссенцией политики брежневского конкордата с церковью. На черно-белом снимке вместе с православными иерархами с Брежневым также чокается главный раввин Московской хоральной синагоги Яков Фишман. Брежнев доминирует на фото, несмотря на очевидную усталость, взгляды собеседников, за исключением Пимена, устремлены на него. Этой высокой чести – поднять с Брежневым тост фактически