Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

– Как чувствует себя Харитон? Давно ли он приехал? Как Капа, поправилась? Довольна ли, что дочь родилась, а не сын?

Так забрасывали мы друг друга вопросами, усаживаясь в бричку. Наконец тронулись в дорогу. От Камы до Ижевского завода сорок верст. Едешь все время по Екатерининскому тракту. Мы проехали большое торговое село, поднялись в гору и выехали на большую трактовую дорогу. От самого села и до Ижевского завода эта дорога обсажена по обе стороны березами, которые за сто лет своей жизни образовали сплошную тенистую и прохладную аллею. Дорога была очень широкая. Но ездили только по одной стороне, а другая половина вся заросла кустами и мелким березняком. Эту важную дорогу, немощеную, чинили время от времени, сгоняя из деревень мужиков с подводами. Они возили песок и гальку, засыпали глубокие ямы и вырубали кустарник. Но проходило некоторое время, кустарник вырастал снова, на дороге появлялись новые ямы и выбоины. С раннего детства, сколько я себя помню, я ездила с моей бабушкой по этой дороге из села Гольяны на Ижевский завод. И сколько раз я видела, в особенности после дождя, как повозки, ехавшие навстречу друг другу, не хотели сворачивать с дороги и уступать другому наезженную колею. Поднимались ругань и крик: «Вороти правея!» – кричит мужик встречному. Но и тот, в свою очередь, кричит то же самое: «Нет! Ты ворочай правее! Дай мне сперва проехать!» После долгих и бесплодных пререканий оба едут друг другу навстречу, не уступая дороги, пока не сцепятся колесами. И опять принимаются ругаться с новой силой, а потом соскакивают с телег прямо в грязь, потрясают кулаками перед носом друг у друга и готовы стоять так без конца. Тогда моя бабушка посылала кучера, чтобы прекратить ссору и очистить дорогу для нас. Зимой и летом, в дурную и хорошую погоду, бесконечные обозы тянутся в обе стороны по этому тракту. С Ижевского завода везут в Гольяны длинные черно-коричневые ящики, в которых упакованы ружья. А из Гольян везут на завод пустые ящики, кокс, уголь, чугун и белую глину.

Опять родные поля, деревни и речь с ударением на «о».

– Господи! Что это? И до вас дошла цивилизация? Или кончилась вся галька на Каме, так стали мостить булыжником? – говорю я, показывая на двух мужчин, стоявших на коленях и укладывавших рядами круглые камни мостовой.

– Это пленные работают. Нагнали их в наши края много. Надо же утилизировать живую силу! Вот и выдумали для них занятие – мостить дорогу булыжником.

– Все сорок верст будут мостить?

– Все зависит от войны, как долго она продлится. Может быть, и успеют все сорок верст вымостить. А может, и не успеют… Кто его знает? Ежели эти двое пленных будут мостить все время, то война должна длиться сорок лет, чтобы вымостить все сорок верст! Вот две недели уже будет, как мы ездили здесь за Харитоном Дмитриевичем. С тех пор у них прибавилось с аршин мостовой-то! – говорит кучер. – Старики они. Куда им спешить-то? Работают себе помаленьку, – снова говорит кучер. – Небось, которые помоложе были, так тех бабы разобрали по своим дворам на полевые работы! Да оно и правда! Время-то страдное, руки нужны шибко! Хлеб нынче уродился хороший, а робить некому. Что одна-то баба наробит? И в поле работа, и дома хозяйство. А тут еще и ребята малые. Ну, значит, начальство и разрешило бабам чужих мужиков брать. Они и повыбирали, которые помоложе. «Мой-то, – говорит, – Захар молодой был, когда его угнали на войну? Ну, и я хочу пленного взять тоже молодого!» Никто старых-то брать не хочет. Вот их и заставили мостить дорогу. А пошто она нам мощеная?! Мы и так ездили! Хорошо было. А ему старику – что? Работа нетяжелая; начальство над ними не стоит. Сколько сробит, столько и ладно. До ночлега идти недалеко: вон тут за лесом деревня. В ней и квартируют.

Все это кучер говорил с видимым сочувствием к работавшим. Когда мы проезжали мимо пленных, они не подняли головы и даже не посмотрели на нас. Все так же, не спеша, они продолжали укладывать булыжники, медленно кладя их близко друг к другу и поколачивая по каждому деревянным молотком. В это время совершенно неожиданно для меня недалеко за кустами вдруг раздался пронзительно-резкий свисток. Я от неожиданности даже вздрогнула.

– Что это! Кто свистит? – Я знала, что здесь нет железной дороги.

Кучер хохочет:

– Да это у нас чугунка[20] тут ходит. Поди, свалилась опять, ну и зовет народ, чтобы шли поднимать ее.

– Какая здесь чугунка? Откуда она взялась у вас? – и вдруг опять слышу, но уже как будто жалобный крик: «Пить! Пить!» Теперь мне чудился в этом свисте слабый, беспомощный плач упавшего ребенка.

– Вот! Беспременно теперь сам паровоз свалился! Ну и зовет мужиков поднимать!

Мне объяснили, что это узкоколейная настоящая железная дорога, выстроенная на скорую руку еще в начале прошлого года для подвоза оружия к пристани. Платформы этой дороги, нагруженные ящиками с ружьями, привозят на пристань, целиком вкатывают на баржи, и пароход тянет их по две и по три до Царицына. Там их выкатывают опять на рельсы, составляют из них поезда, которые идут уже прямо на фронт без всякой перегрузки и задержек. Когда платформы нагружены, то редко случается, чтобы сваливались. Но пустые, да еще на поворотах, они сваливаются часто. Сваливаются и паровозы.

– Хочешь, встань на сиденье к кучеру. Может быть, увидишь оттуда «крушение поезда», – сказал Ива.

Я влезла на козлы и стала смотреть туда, откуда валил черный дым. Но самого паровоза не видела.

– Ничего не вижу, кроме дыма.

– Ну вот! Это самое и есть! Знамо дело, он лежит! Потому и свистит! И трубы потому не видно.

Наконец наша тройка взлетела на бугор, и я сразу увидела весь завод. На огромном пространстве, точно в парке, виднелись красные, зеленые, коричневые крыши небольших домиков-особняков. Самого завода не было видно. Он стоит ниже городка. Только огромные трубы торчали ввысь и дымили день и ночь. Еще несколько поворотов мимо деревянных домиков, и мы на всем скаку въехали во двор. Около крыльца на скамейке сидели мои сестра и брат. Увидев въезжавшую тройку, они встали и пошли к нам навстречу. Брат опирался на палку; его высокая, худая фигура слегка склонилась вперед. А сестра все такая же: стройная, высокая. Она обожала брата. Он самый младший