Избранные труды. Том I - Олимпиад Соломонович Иоффе

не поставили им рыбу для производства консервов. При этом небезынтересно отметить, что база Гослова с рыболовецкими колхозами непосредственно в отношениях не состояла и, следовательно, была освобождена от ответственности за случай, наступивший в сфере не ее поставщика, а контрагента последнего. Значит, идея хозяйственного расчета сама по себе вовсе не исключает подобной практики, а скорее, наоборот, является главным и важнейшим аргументом в ее пользу, так как хозрасчет предполагает выявление эффективности работы каждого данного предприятия и возложение на него ответственности за виновно допущенные им нарушения плановых и иных обязательств, а отнюдь не вменение ему в вину обстоятельств чисто случайного характера. Поэтому не только допустимо применение п. 2 ст. 119 ГК к отношениям между социалистическими хозорганами, но и его редакцию целесообразно уточнить с учетом всего разнообразия этих отношений, обусловленного системой внутрипромышленного кооперирования.

2

Наряду с правилом п. 2 ст. 119 ГК в литературе отмечаются и два других случая ответственности за чужую вину: ответственность за вред, причиненный рабочими и служащими юридических лиц, а также ответственность родителей за вред, причиненный их детьми. Первый из этих случаев уже был нами рассмотрен, а конструкция ответственности за чужую вину – отвергнута (см. § 3 гл. 2). Обратимся теперь к ответственности за вред, причиненный малолетними и несовершеннолетними детьми.

Противники взгляда, согласно которому «основанием ответственности родителей за вред, причиненный малолетними и несовершеннолетними детьми, является собственная вина родителей»,[421] во время обсуждения доклада К. К. Яичкова в Институте права АН СССР выдвинули в его опровержение следующие возражения.

С. Н. Братусь указывал, что «нет оснований ставить ст. 405 ГК в связь со ст. 403, поскольку во второй речь идет об ответственности самого причинителя, первая же посвящена ответственности за чужие действия. Для ответственности, согласно ст. 403 ГК, требуется наличие вины причинителя, а в ст. 405 ГК имеется в виду только собственная вина малолетнего или несовершеннолетнего, но не лиц, обязанных осуществлять за ними надзор».[422] Таким образом, по мнению С. Н. Братуся, родители и при отсутствии вины должны нести ответственность, если налицо виновность самих детей, причинивших вред.[423] К такому же выводу пришел и В. И. Серебровский, который, не касаясь виновности самих несовершеннолетних и малолетних причинителей, отметил, что «при решении поставленного докладчиком вопроса прежде всего необходимо обратиться к постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 31 мая 1935 г. Установленное им усиление материальной ответственности родителей является одним из средств борьбы с детской беспризорностью и безнадзорностью. Поэтому, по смыслу и духу этого постановления, нельзя связывать ответственность родителей за ущерб, причиненный их детьми, с наличием вины родителей».[424]

Из числа всех точек зрения, высказанных при обсуждении доклада К. К. Яичкова, менее всего можно согласиться со взглядами С. Н. Братуся, который исключает вину родителей, но условием их ответственности считает вину детей. Неприемлемость такой позиции обусловлена тем, что о вине малолетних детей, т. е. детей в возрасте до 14 лет, вообще едва ли можно говорить как о вине в юридическом значении этого слова. Малолетние дети потому и не привлекаются к ответственности за причиненный ими вред, что закон считает их неспособными быть виновными. Поэтому к ответственности родителей за вред, причиненный их малолетними детьми, точка зрения С. Н. Братуся безусловно неприменима.

Допустимо ли, однако, по принципиальным соображениям возложение на невиновных родителей ответственности за вред, причиненный их детьми, как малолетними, так и несовершеннолетними? Установленные действующим советским законодательством исключения из общего принципа ответственности за вину получают специальное обоснование в характере регулируемых ими отношений. Когда, например, ст. 404 ГК допускает ответственность без вины, она, в первую очередь, учитывает характер средств, которыми причиняется вред и которые представляют повышенную опасность для окружающих. Дети не могут рассматриваться в качестве источников повышенной опасности, и потому для установления ответственности без вины в случаях этого рода законодатель должен был бы руководствоваться какими-то иными, особыми соображениями. В. И. Серебровский усматривает эти особые соображения в задачах борьбы с детской беспризорностью и безнадзорностью. Но если с достоверностью установлено, что родители добросовестно выполняли обязанности по надзору за своими детьми, то, хотя бы вред и был причинен, нет данных для констатации факта безнадзорности ребенка, на борьбу с которой направлены применяемые к родителям меры материальной и иной ответственности.

В самом утверждении авторов, считающих, что родители отвечают за осуществление надзора и в то же время не освобождаются от ответственности даже при отсутствии их вины, содержится внутреннее противоречие. Если вина родителей для их ответственности значения не имеет, то единственным основанием применения к ним материальных санкций должен быть признан тот факт, что они являются родителями. Тем не менее Г. М. Свердлов, будучи сторонником этого взгляда, все же признает, что «при расторжении брака ответственность должен нести только тот родитель, при котором остался ребенок и который обязан осуществлять надзор за ним».[425] Следовательно, должна быть нарушена обязанность по надзору для того, чтобы мог возникнуть вопрос об ответственности, а потому необходима и вина, так как невиновное нарушение подобной обязанности невозможно.

Характерно, что, настаивая на ответственности родителей по принципу причинения, авторы этой концепции в то же время признают искусственным положение К. К. Яичкова, касающееся виновности родителей в ненадлежащем воспитании своих детей. «Невозможно, – говорит Г. М. Свердлов, – поставить тот или иной конкретный случай, в результате которого несовершеннолетним причинен вред, в связь с общими условиями его воспитания, которое к тому же осуществляется не только родителями. Поэтому не случайно в законодательстве применяется термин «надзор», а не «воспитание».[426] Чего же, собственно, опасается Г. М. Свердлов, исключая недостатки воспитания из числа оснований ответственности родителей и ограничивая их только обязанностью надзора? Не того ли, что на практике, при отсутствии недостатков в надзоре, открылась бы дополнительная возможность возложения ответственности на родителей путем ссылки на недостатки в воспитании? Но для подобных опасений менее всего имеет основания автор, который, настаивая на принципе причинения, делает такую возможность почти безграничной.

Следует, таким образом, прийти к выводу, что родители несут ответственность не на началах причинения, а за свою виновную бездеятельность, выразившуюся в неосуществлении должного надзора за детьми и повлекшую за собой причинение вреда последними. Нельзя поэтому рассматривать ответственность родителей как ответственность за чужую вину. Она не является также ответственностью лишь за чужие действия, ибо действия детей, причинившие вред, представляют собой следствие виновного бездействия их родителей. Санкцией за виновное неправомерное поведение самих родителей и является возложение на них материальной ответственности за вред, причиненный их малолетними и несовершеннолетними детьми.

3

Оценка ответственности родителей соответственно началу вины определяет и наше отношение к вопросу о том, должны ли родители отвечать за вред, причиненный их несовершеннолетними детьми (в возрасте от 14 до 18 лет), солидарно с последними или только субсидиарно.

В первоначальной редакции ст. 3 постановления Пленума Верховного Суда СССР от 10 июня 1943 т. была предусмотрена для этих случаев солидарная ответственность. Но это правило подверглось изменению постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 3 марта 1950 г., в котором говорится, что ответственность родителей «является дополнительной, и на имущество этих лиц взыскание может быть обращено лишь при отсутствии у несовершеннолетнего имущества, заработка или иных источников дохода, достаточных для возмещения вреда». Вслед за изданием этого постановления на позицию субсидиарной ответственности безоговорочно стали Л. А. Майданик и Н. Ю. Сергеева[427] и, с некоторыми оговорками, Е. А. Флейшиц.[428]

Однако не только в литературе, но и в судебной практике, в том числе в практике Верховного Суда СССР, такое решение отнюдь не признается бесспорным. В определении судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 21 июня 1950 г. (вынесенном, следовательно, после издания постановления Пленума Верховного Суда СССР от 3 марта 1950 г.) указывается, что «в соответствии со ст. 9 и 405 ГК РСФСР родители несут солидарную материальную ответственность за вред, причиненный детьми, достигшими 14-летнего возраста…». Та же точка зрения отстаивается и в некоторых опубликованных работах по обязательствам из причинения вреда. Следовательно, обсуждение этого вопроса по существу не лишено теоретического интереса и бесспорно имеет практическое значение.

Единственный довод, выдвинутый в пользу принципа субсидиарной ответственности, отражен в работе Е. А. Флейшиц «Обязательства из причинения вреда и из неосновательного обогащения» и сводится к следующему: когда несовершеннолетний причиняет вред, а родители нарушают обязанности по надзору за ним, «налицо вина как несовершеннолетнего, так и его родителей или попечителя. Но это вина в различном противоправном поведении: несовершеннолетний по своей вине противоправно причинил вред, а родитель или попечитель по своей вине противоправно не предотвратили причинения вреда».[429]

Поэтому, полагает Е. А. Флейшиц, субсидиарная ответственность родителей вполне