При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

– Воды! Воды!..

Кажется, это Сирай. Откуда он здесь взялся?

– Чего рот разинули? Давай воду! – командует Сирай. – Становись цепью к лестнице!

Снизу уже подают ведро. Мы разбираемся цепью, ведро уже плывёт по нашим рукам к Сираю. Как-то так получилось, что мы подчинились его властным и решительным командам. У нас на крыше образовался порядок, работа закипела. Мы подаём друг другу вёдра с водой, вода расплёскивается, до Сирая доходит только полведра, и, плеснув эти полведра на пламя, он далеко бросает ведро, и оно – гремит где-то внизу. Но мы подаём ему уже новое…

А внизу бегает Маулиха и кричит:

– Зять! Зять! Будь осторожен, и-и Аллам!.. Не упади, говорю! Ой, конец, конец! Ой, мой зятёк, мой зятёк!..

Наконец крыша горящего дома провалилась, жар начал спадать. Тут показался и наш пожарник Гибадулла со своим пожарным насосом, орал во всё горло на свою саврасую кобылу, как будто она была виновата, что так поздно он приехал.

Огонь постепенно начал сдаваться, залитые водой обгорелые брёвна чадили. Школе уже ничего не угрожало, и мы один за другим стали слезать с разорённой крыши. И когда я слезал, то полы моего бешмета стучали о лестницу – мокрые, они заледенели на морозе.

Долго ещё толпились люди вокруг пепелища. Кто-то укутывал сидящих на узлах детишек, а сама их мать со страшными остановившимися глазами смотрела на чадящие брёвна своего бывшего дома. Рафгат в суматохе потерял свой заячий шарф, и теперь они с Рузилёй ищут его. Когда я шёл домой, мне навстречу попалось несколько женщин и стариков, которые ещё только торопились «смотреть пожар»…

На другой день по всему аулу разговоров только о пожаре. Пошли и разные слухи да предположения о причине пожара.

– Жена Нургали выходила в хлев посмотреть, не отелилась ли корова, и уронила там огонь!..

– Сын уважаемого Нургали, этот сорванец-пятиклассник, оказывается, балуется табаком, и пожар – дело рук этого шайтана!..

Аул гудел как никогда!

Но слухи не подтвердились, жена Нургали ночью не выходила к корове, а сын, оказывается, не курит.

Днём приехали милиционеры. И когда неподалёку от пожарища нашли подозрительное ведро, пахнущее керосином, весь аул Имянлебаш от удивления ахнул.

Следователь Асылов начал вызывать людей на допрос.

Нас с Рафгатом он вызвал едва ли не первыми.

– Вы дежурили в школе, может быть, что-то слышали? Арзу Ямашева говорит, что вы чуткие ребята…

Мы пожали плечами. Ведь мы и в самом деле ничего не слышали. Но не будешь же говорить, что мы спали на диване!..

– Когда выбежали на крыльцо, не видели ли кого-нибудь? Вы не заметили перемены в чьём-нибудь поведении?… Кто распространяет слухи в ауле?… Нельзя ли узнать, от кого идут эти слухи?

Очень трудно отвечать на такие вопросы. Но рассказали, что знали твёрдо, что сами видели. Асылов хмуро слушал нас и ничего не записывал. Потом он сказал, что мы можем идти, но тут же посмотрел мне в глаза и велел задержаться. Я снова опустился на стул. Асылов, словно давая мне время подумать, подошёл к окну. За окном уже были вечерние сумерки. Вдруг он резко повернулся ко мне и спросил:

– Что ты думаешь о Сирае Хабибове?

– Что думаю?…

Я умолк. Действительно, что я мог думать такого о сыне мельника теперь, когда он женился на Кариме и стал моим соседом?… Все мелкие стычки, которые раньше были между нами, ушли в прошлое, да вряд ли они интересовали сейчас Асылова.

– Не скрывай то, что знаешь, – настаивал Асылов.

Я пожал плечами. В самом деле, что я такого знаю о нём? Что я должен знать? Ведь я ему не друг…

– Он жил на мельнице, – сказал я. – В нашем конце он живёт недавно, он ведь женился на дочери Маулихи…

– Выходит ли он куда-нибудь из дому по вечерам?

Я вспомнил слова Хабибрахмана-абзый, когда он говорил Сираю, чтобы тот поменьше путался с Чулаком. Но ведь это всё одни слова и догадки.

– От Маулихи не больно побегаешь, – сказал я.

Асылов слегка нагнулся ко мне. От него пахло чем-то вкусным – не то табаком, не то конфетами.

– А какие у него отношения с Арзу Ямашевой? – спросил он.

– Откуда мне это знать, – сказал я как можно безразличней.

– Ну, может быть, он тебе говорил, что… любит её. Говорил?

– Было как-то, но это давно.

– Вот видишь! Он любит Арзу, а женился на другой. Чем это объяснишь?

Я подумал и тоже спросил его:

– Разве так не бывает?

В углу стояло что-то завёрнутое в грязную мешковину. Асылов развернул. Смотрю – обгоревшее ведро.

– Это ведро тебе знакомо?

Ведро как ведро, в каждом доме их найдётся не одно и не два. Но это ведро обгорелое… Да и эти царапины… Что-то они мне напоминают, где-то я видел их… Постой, а не Маулихи ли это ведро, которое мы с Арзу вытащили из колодца?… Нет, наши царапины от багра были, кажется, глубже… Нет, не похоже совсем.

– Не знаю, товарищ Асылов, – бормочу я, стараясь окончательно заглушить своё минутное замешательство.

– Значит, не хочешь помочь следствию, – сказал он с упрёком. – Пойми, кто-то поджёг дом Нургали Исхакова в намерении, что загорится и школа, в которой как раз вы дежурили! Мы обязаны найти этого человека, должны найти его!..

Если бы на месте Асылова был кто-то другой, то мне было бы легче рассказать всё, что я знал, ведь это всё связано с именем Арзу! Но этому красивому Асылову в мундире с жёлтыми пуговицами я не мог сказать этого имени, у меня язык не поворачивался! Сам не знаю, почему так. Может быть, из-за ревности. Может быть, мне даже и хотелось, чтобы он не дознался, не одержал победу?…

Так я больше ничего и не сказал ему. Да он и не спрашивал больше ни о чём.

13

Мало-помалу улеглись разговоры о поджоге. Семья Нургали поселилась пока у родных в Верхнем конце, а пожарище засыпало снегом. Торчат только обгорелые чёрные бревна, точно пушки, да груда кирпичей.

Мимо этого печального места приходится проходить два раза в день: утром, когда идёшь в школу, и потом, когда из школы идёшь. И всякий раз у меня появляется какое-то беспокойство, и я думаю, правильно ли сделал, что не сказал о своих догадках Асылову, или неправильно? С тех пор он не появлялся у нас в ауле, да и Арзу не