Еврейский мир. Сборник 1944 года - Коллектив авторов -- История

без надобности посылать письма «экспрессом», да и сам всегда спешил и суетился, желая успеть сделать за сутки больше, чем вмещали 24 часа. Не любил рано ложиться спать, чтобы «не терять времени», когда ему напоминали об отдыхе, часто отвечал: «Я еще успею отдохнуть — там...».

Горький назвал Тейтеля «веселым праведником». Это — великолепное определение, достойное большого писателя. Яков Львович был не только хорошим человеком, — он был легким, приятным человеком. Он никого не подавлял своей добродетелью. Напротив, он всегда старался казаться «грешником»: любил шум, ночные сидения в кафе (непременно с музыкой), нарушение предписанных врачами режимов. Особенно любил он быть среди молодежи22).

Серьезных книг, серьезной музыки Я. Л. не признавал и любил называть себя «не особенно образованным человеком».

Меньше всего интересовала его наука, которая как будто была его специальностью, — юриспруденция. Он не раз со смехом рассказывал о том, как его коллеги по судейской службе в России укоризненно предлагали ему «хоть раз прочесть устав уголовного судопроизводства23).

Идеи, теории, программы не очень интересовали Якова Львовича. Его интересовали только люди (людьми он всю жизнь интересовался страстно и ненасытно). Горький, вспоминая о самарских днях, рассказывает:

«Тейтель был пламенным полемистом и, случалось, даже топал ногами на совопросника. Красный весь, седые курчавые волосы яростно дыбятся, белые усы грозно ощетинились, даже пуговицы на мундире шевелятся. Но это никого не пугало, потому что прекрасные глаза Якова Львовича сияли веселой и любовной улыбкой».

Но в более поздние годы я уже не припоминаю, чтобы Яков Львович с горячностью спорил на какую либо отвлеченную тему. Очевидно, он с возрастом все больше сосредоточивал свой духовный обиход на том, что считал главным, — на устремлявшихся к нему со всех сторон, как бабочки на свет, несчастных людях, которым нужно было немедленно помочь, что бы там ни говорилось в разных программах и теориях. А свободное время он отдавал тому, что давало ему отдых, — непринужденному общению с приятными людьми, дружеским разговорам, участию в семейных торжествах и т. д.

Было бы, однако, большой ошибкой судить о Тейтеле по его внешним привычкам и вкусам. Его кажущееся простодушие отнюдь не исчерпывало его внутреннего «я». В действительности он обладал умом живым и быстрым, не без добродушной хитрости, и был хорошим дипломатом.

Его первое впечатление о людях было почти всегда преувеличенно благоприятным. Ему так хотелось видеть в людях хорошее, что он подходил к каждому новому человеку с некоторой оптимистической предвзятостью. Однако, при дальнейшем знакомстве он очень хорошо разбирался в людях и оценивал каждого по достоинству. Опыт, который он мог приобрести из встреч с тысячами людей во всех концах Европы, от Урала до Лиссабона, не пропал даром.

Я. Л. откровенно презирал всякие уставы и правила, не придавал никакого значения бухгалтерии и отчетности, вообще был враг всякого внешнего порядка. Между тем, он был на редкость успешным организатором и руководителем общественных предприятий. Он в наивысшей мере обладал способностью, которая является самым важным элементом организаторского таланта, — уменьем заставлять людей работать. Тут-то сказывалось его уменье распознавать людей. Своих сотрудников он почти безошибочно расценивал по достоинству и умел использовать в интересах дела способности, наклонности и даже недостатки каждого из них. Я. Л. любил повторять, что «во всяком оркестре необходима благородная первая скрипка, — но нужен и барабан». Но всех сотрудников он заражал своим увлечением и оптимизмом, действовал на них своих примером, заставлял работать «ради него» в порядке личной дружбы. И хотя, конечно, многие из его — нередко несбыточных — проектов не удавались, его успехи и достижения в сфере практической филантропии являются поистине беспримерными.

В общении с Тейтелем нельзя было не чувствовать даровитости его натуры. Ему часто приходилось выступать публично и он говорил так, как говорят только очень хорошие ораторы — просто, разговорным языком. Говорил он притом всегда экспромтом — не было ни времени, ни охоты готовиться. Вспоминаю, как во время своего посещения Парижа в 1931 году, посреди невероятной сутолоки юбилейного банкета, подготовки к сборам и приема бесчисленных посетителей, он взялся прочесть доклад в «Объединении русской присяжной адвокатуры». Я уверен, что он не только не составил плана этого доклада, но не успел даже серьезно подумать о том, что ему придется говорить. Но говорил затем больше часа, плавно и стройно, при неослабевающем внимании слушателей.

Писал он также легко и быстро, и всю жизнь вел громаднейшую переписку. До его последнего дня во всех концах света получались из Ниццы письма, написанные его торопливым, неразборчивым почерком.

Наружно он в последние годы имел вид старика. Но не было в нем и следа самого тяжкого симптома старости — усталости от жизни, ослабления жизненных интересов. Его работоспособность, его живость, его душевная теплота оставались теми же, что и в те далекие годы, когда он с портфелем, полным челобитен, наезжал из Самары в Петербург. «Бессильно было время против души его»24).

* 24 24

«Не будет «смирением паче гордости», — пишет Я. Л. Тейтель в предисловии к своим мемуарам, — если я скажу, что мои воспоминания — не мемуары большого человека... Большими делами я не занимался. Всю жизнь я и жена оказывали людям мелкие услуги, приходя на помощь, по мере сил, обращавшимся к нам в трудную минуту их жизни».

Но бесчисленные «малые дела», которые Яков Львович за свою долгую жизнь делал, в своей совокупности составляют одно, большое дело — дело, исполнить которое мог только большой человек. Прожить 88 лет, непрерывно творя добро и привлекая к делу благотворения всех, с кем довелось встретиться на этом долгом жизненном пути, — не малое дело, а большой подвиг. Необычайная популярность Я. Л. Тейтеля и искренняя, нежная привязанность, которую чувствовали к нему тысячи людей, служат лучшим доказательством того, что все знавшие его это понимали.

А. Гольдштейн. ОБЩЕСТВЕННЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ В ГИТЛЕРОВСКОМ АНТИСЕМИТИЗМЕ

Нацистская идеология утверждает, что в лице «фюрера» сосредоточены все думы, чувства и желания народа. Все его действия выявляют народную волю. Вот почему этот Провидением поставленный водитель не избирается, а самоутверждается.

Это метафизически-теологическое определение сущности фюрерства, является, согласно Конту, признаком всякой тирании.

Корни расистского антисемитизма, или вернее антиюдаизма лежат в исключительно обостренном национализме немцев. Даже в эпоху наибольшего культурного подъема, — в сороковых годах прошлого столетия, — национализм вспыхнул с невероятной силой, и революционный поэт Эрнст Мориц Арндт высказал только общее