Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

прежнему, ибо в конце всякого пути – начало его». Сказал Мирослав: «Народ теряет свой прок – вот горе. Будет уже новый народ и не признает прежнего». И утешил владыко: «Нашего ли ума забота? Народ не подсуден; сам судия, сам истец и сам ответчик. Але и он часом вершит неправду и тогда ненавидит праведников». Воскликнул Мирослав: «Кто же, кроме народа, услышит правду и сохранит истину? – нет никого!»

В то лето умре Добрын, Новогородский князь, подручник, николи не бывый подручником. И встужила велми Русьская земля, – почил муж, зревший сквозь времёны [269]. Страшившийся одинокости, умре Добрын одиноко, в ссоре с Володимиром [270], и был слух, еже отравлен, понеже усомнися в христах; не велел уже гна-ти древлюю веру и не принимал епископов из Кыева, но ставил своих, требуя в Новгород митрополита. Достове-рит о том Мотримон, книжник, бывый при Добрыне до опошнего часу. Разум трезвый, не застящий себе пред-рассудеми и неразумным своеволием, увиде (Добрын), сколь крови и горя приняли словеньские роды за бозей, Христос же не осчастливил, вместо радости умножились скорби, и торжествовали льстивецы и угодники, радетели напоказ, а честных мужей губили, како губят могучие древы, иже видны древосечем издали; поклоняясь Христу, болярцы поклонялись князем, а огнищане болярцем, а тиуны огнищанам, а стольники и чашники тиунам, и младший ожидал, что прикажет старший, а старший ожидал, что повелит старейший, и вси бездейничали, когда времёны требовали непромедления и действа; и негодовал Добрын, не терпевший в слугах холопей, но искавший в них ревнителей своей еоли. Роптала еще душа (Добрына), встречая гнусноэ нетерпение человеца к человецу и лютую злобу к инакомыслам; прежде ведь жили в Словсни по правоверным градем и Магомеды, и огневцы, и мертвоеды [271], и не замышляли одни искоренити других, како замыслили христы, разящий меч подлых заговорщцей. Осуждал Добрын десятину и наследные наделы гридем, предрекая: «Положили жизни, чтоб единити Русьскую землю, станут тащити по кускам; у мелких мужей узкое горло, да востры ради того зубья».

Воздаю памяти Добрына, доблестна мужа, норовом крута, горяча, жестока, в походех неутомима, в сечех неустрашима, вина не пиюща, подражающа (в том) великому цесарю [272], жен не балующа, но держаща в страхе, тружающа ся от зари до зари и всех понужающа тружатись, пуще всего (своих) чад; (при этом) глаголю-ща: «Рай – егда всяк в поте лица добывает себе хлебы. Не ведающий цены Езращению доброго не уразумеет цены ни человецу, ни божу; всуе взывати к совести, нету хребта в (его) понятиях; како богатье, возвышая, низвергает в нищету, сице праздность, веселя тело, оскопляет дух».

Князь Мирослав мнозие леты служил Кыевскому столу обочь Добрына; егда спросил о велмсже, припомнил не сечи и не охоты, не застолья и не державные думы, но некое размовленье при осаде Корсуня. Было же, осердясь, оттаскал Добрын за браду воеводу Шихберна и повздорил за то с Володимиром; пригаед в шатер к Мирославу, с горкотою рече: «Вопят о равности; пла-чю: не равны человецы. Равны пред боземи, але не в бозех, пред истиною, але не в истине. Судят о муже по тому, что содеял ради мзды и выгоды днесь – и своиi, и чюжие, прежние плоды и будучие от взращиваемых садов не в счет». Обронил Мирослав, ища успокоитп: «Лутше всех судят отец и мати». И отверг в нетерпении: «Потатчики – кому в добро, а болып – в худо. И сын, и дщерь, и жены благодарны (нам) опосля (нашей) смерти, егда уразумеют во днях жизни (то), что не уразумели в нас». Впроси Мирослав: «Како ж судпти о ловеце? Идеже мера?» Отрече: «Что содеял человец из себя сам и что за то заплатил – се мера, и едина. Батюшко мя колотил и гладом морил, егда не по его воле, аз же плакал, негодуя. А мати рекла: «Все равно прав, даже неправый, ибо хощет блага твоего и верит, что простишь». Ныне понял: бысть многомудра мати моя. Отец рос сиротою, преодолел тяжкости судьбы, не сломившись, судити его нарядили от племени и не хулили николи. Мне ли было порицати волненья духа? мне ли, не знающу его муки, не содеявшу добра и сотую от его?» Се словы запали в сердце Мирославле, и облик первого велможи запечатлелся в них. Каждому немногое оставляют богатые люди, но многим достает сего (богатства) с лихвою.

Умре Добрын, и быццам лопнул обруч на кади, – рассыпались все надеи; гадали волхвы и реша: грядут новые беды. И в тревоге собрались отовсюду на погребение, и не было Володимира; Добрын же завещал схоронити ся по древлему обряду, без христовой колоды; и схоронили близ развалин прежнего Слав-гра-да; кургана не сыпали, – по обычаю словени до Скуфи; тризновали новгородцы, вси без понуды, оплакивая Добрына, и правоверы, и богоотступецы-хри-щенцы. И пришел Мирослав поклонитись праху, и пришел еще некий, неузнанный муж; позволяет ведь обычай тризновати, скрывая свое лице. И воскликнул муж сей, меча горстьми земль в угасшее кострище: «Просторный храм разрушен, нет подобного!» И сочил на коня, и открыл лице, сверкая взором, и отшатнулись люди в страхе и удивлении, ибо то был князь Могута. Озадачились сим бесчестники и долго еще гадали…

Великий дает (нам) уяснити ся; и мысль, и чувство (его) равно увлекают бездной; але поняти (великих) не можем: самое великое (в них) искажено нашим коротким зрением и недоступно.

Умре Добрын, и потрясла (его) смерть, взывая к правде. Возмутися роды в Росставьской земле и в Сюж-дале, и в Муроме; изгоняша лихоимных князей, поби-ша новых болярцей, отверзоша узилища и темницы, пожгоша церквы, убиша попы, закликаша к себе волхвов и восставиша старейшин, и те, усмиряя людие, по-слаша лутших мужей к Могуте и к булгарьскому хака-ну, прося о помоге; Володимиру же сказали: «Тебя не хотим, нерадив к племенам, берешь непомерное полюдье, потворишь беззакониям».

Реша болярцы в Новгороде: «Не хотим и мы пла-тити в Кыев, отощали роды и нам пеняют». Реша подобно болярцы в Смилени: «И мы не хотим».

Могута же, собра вой многы, пошел в Ватичи, к Воложе, туда ведь бежали ильменьские волхвы, спасая Веды и иные святыни.

Увиде Володимир, все ропщут округ и недовольны. Позвал епископов, они же, проклиная мятежей и моля своего бога наказати их, сказали о Русьской земле: «Ненадежна обитель сия деля Христа. Кто сеет скупо, и пожнет скупо, а кто сеет щедро, и пожнет щедро». И вспроси Володимир у епископов серебра на дружину, ибо издержался и не доставало. И не