Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

отказали, пролазы, сев по первых лавках в княжей гриднице, и много льстили Володимиру; и вот, лишен друзей, еще больш полюбил хвалебные глаголы, еще выше вознесся гордыней, сделавшись подозрителен к мужам, реку-щим встречь; сице не уверенный в своей правде и в своем уме, опаслив к вещающим независимо о справедливости и ненавидит прозорливых. Спросил думцев: «Како уняти чернь и смуту ее? како одолети поганых?» Сказали: «Чтобы отнять, нужда прежде дати. Укажи отменити смертную казнь для бродяжей, разбойников и уклоняющихся полюдья; мятежат гонимые отчаянием, неудержимы лишенные надеи». И упразднил Володимир смертную казнь, заменив тяжкою вирою, уставил по землям полюдье, уменьшив до виверицы от дыма [273], како было преждь. И утвердил торжищные мерила, спуды и свесы, указал по торгам твердые мыта, повелев менятись безобманно [21А]. И ублажив подарками иных из недовольных велмож, послал большое войско в Муром, и Сюждаль, и в Росставь, требуя повиновения и обещая не понуждати боле к хрищенью. Ватичи, меря и мурома, поверив лживым обещаниям, рассорились с Могутою: «Не хотим тя ни князем, ни воеводою. Володимир ищет замиритись, и наша воля». И кончатно разделились волхвы; держались стойкие до той поры едино, и не стало совсем согласия; также и серед ильменьских владык; говорили одни: «Истощилась земля от кровопролития, идеже можно словом, почто мечем?» Другие негодовали: «Пусты обещания; дока не скинем Володимира и не прогоним грек, не росставити веры». И приключися позорная сеча меж дружиною Могуты и войском ватичей; надумали строп-хивецы полонити Могуту ради похвалы Володимира, и бе ранен Могута.

И се вернули воеводы Володимира князей и боляр-цей на прежние земли, а мятежей хватали и казнили. Искали Могуту, але (тот) ускользнул с дружиною в Кривичи. И подступил после того Володимир к Булга-ри [275], идеже сокрылись мнозие мятежи, ища купити за злато дружбу хакана; не надежна такая дружба, продается купленное, не продается лишь выстраданное; и выдал хакан по сговору бегляней до двух тысяч, волхвов же более сотни. Поклялся Володимир не казни-ти их смертию; однако, сковав цепеми, отправил с охраною на Сулу возводить остереги и сыпати валы от пе-ченезей, и послужило к изгубленью несчастных: тяжкие заботы, глад, хвори и степняки быша им палачами.

Идя к Росстави, послал Володимир к новогородцем: «Помозите дружиной; коли не уймем холопей, и вас сметут». И дали два полка. Володимир задержал их в Ватичех, сам же пошел с войсками в Новгород [276]; и се унял высокоумье наивецей, обвинив в самоуправстве и посадив князем старшего сына Вышеслава от Оло-вы-варяжки, тогда как в Росстави посадил Ярослава от Рогнед, а Глеба и Бориса, от грекини Анны, в Сюж-дале и Муроме, поделив землю Ватичей и Мери.

В Новгороде Володимир стоял до холодов, ибо роптали новогородцы, не желая Вышеслава; стращал одних, одаривал других и примучивал третьих – сице угомонил; сбирался ужо в Полотсь и в Смилень ради хрищения, егда напали печенези; и не удержали (их) воеводы на Медведице, сиречь Русь-реке, ибо посели по ней запорожи. Печенези, разбив соузцев торков, разграбили и сожгли Уветич и подступили к Белгороду. Затворились белгороди, прося помоги от Кыева и Пере-яславля, они же не присылали, не имея свободного войска. И не перестояли бы осажденные, не подсоби князь Могута. Продвигаясь к Кыеву от Здвижена, столкнися Могута с печенежей ратью, але не уклонися сечи, ибо внушали христы по Русьскои земле: «Могута заодин с печенеземи, лютыми ворогами». И было у Могуты до 8 тысяч, у печенезей больш 12 тысяч, и разбил печенезей (Могута), прогнав в Поле277. Понесла весть о славной победе сама земля, и вскоре достигла (весть) Володимира, але не сыскалось радости в его сердце.

На дворе долгий ветр – зима будет снежная, долгая будет. Знаю: великий труд просит ежедневной лепты, и тяжко в недугех понуждати ся тружатись; вчера глядел в оконце – одевалось в зелень, ныне стюяса стеклянит белые лужи, и сил зимовати в заботех уже совсем мало. «Дни жизни тесны, – глаголааше волхв Яромил, – и человец – пружина в замке, согбен и натужен; ждет распрямитись и новой доли ждет, но не будет. Назначение открывать и закрывать – не ему входити в дверь, не ему любоватись убранством светлицы. Свершается жизнь сёння, яко вчера и позавчера, и леты назад; недостает ступеней к мечте, ибо там, идеже ищем, нету истины; но и подле не сыскати». Грустно, звучит вихрь над ветхою кровлей. В пустех надеюсь; дни бегущи и есть мои дни, а другие не принадлежат и новых не будет. От цепей тяжко, и вопим, корчась, але ведь без цепей еще тяжелее, и нет ничего. Добровольные возлюбили, понудные ненавидим; по-нуда – от слабости и бесчестия, а добрая воля – от совести и долга. Исполнити долг – се честь, но и тут причитаем о тяготах; отступая долга, попусту тратим дни; быша мнозие услады, идеже ныне? Пред лицем смерти не воспомянем об отлетевших радостех, – о долге станем скорбети и исказимся небывалою еще мукой; возможно избежати правды о мире, але о себе николи.

Иной скажет: вот честный, исполняющий заповеди, украшающий род свой, вот и бесчестный, ублюдок, позорящий имя отец своих; и первый бывает унижен п несчастлив, второй часто живет дольше и сытнее и ездит на богатом коне. Се правда; повторял и повторяю: разумно. Если бы непременно воздавала судьба за честь, всяк потянулся бы за наградой; честь же и совесть сама себе награда, и выше нет; какою б ни была судьба, честный и совестливый служат примером, дышут втрое шире, и время (их) течет медленнее, радости глубже, нужда в них для рода непреходяща и велика, хотя бы нечестивый был князем, а муж долга чистил его конюшни. Смеются над совестливыми, но се торжество глупых; истязают их, но се преобладание осознавших свое ничтожие; завистливы к ним узкие душою и мерзкие помыслами; по зависти отличишь тех и других.

Видя свершающееся, вспоминаю притчу, слышанную от переяславской руси. Поспорили злые и добрые духи. Злые сказали: «Человец плох, обуян гордыней, берется за непосильное, и потому вечны его блужде-яия». Добрые сказали: «Человец хорош. Творит же по силам, ежели берется за непосильное». И позвали двух князей в сокровищницу, искушая: «Тут мешки, есть волшебные, уемные, в них спрячешь и гору, есть и другие, простые, однако беда – те и другие дырявы, а залатати нечем». И взял первый князь волшебный мешок: «Накормлю народ, и еще останется, и прославят мя». Второй поднял простой мешок: «Мне много не унести, накормлю тех из народа,