Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

Безнравственному человеку деятельность может заменить душу; он должен беспрестанно что-то делать, чтобы чувствовать себя живущим; свое усердие он считает заслугой перед человечеством. А человечество чувствует себя ущемленным. Слишком большое усердие равносильно нападению. Агрессивные действия, на которые толкала немцев империя, всегда приписывали их характеру, их насчитывавшей тысячелетия наглости, их раздутому воображению: «немецкая наука», «немецкая музыка» заполонили весь мир так же, как «немецкая армия». Основным свойством их характера всегда была деловитость. Каким был их император? Прежде всего деловитым.

Император был выразителем основных свойств немцев: таким он и вошел в историю. Его жизнь и энергия, его стиль правления, его бессонные ночи и торжественные призывы к душе народа — все было деловитостью. Ничтожество в орлиных перьях, с одинаковым усердием рекламирующее монархический принцип и новый вид продукции, вот каким был император. Как это было в духе времени! Луи-Филипп долго держал свой дождевой зонт, затем захлопнул его и отправился в Англию. А в Германии — коммерция, захватничество, буржуазность — все росло с каждым днем, как Вавилонская башня; империя, нашпигованная угрозами по адресу конкурентов, держала порох сухим и меч отточенным. Коммерция на основе побед, прошлых и будущих! Буржуазный император со своими семьюдесятью мундирами мчался по стране, подзадоривая своих подданных: «Работайте усерднее! Производите еще и еще. Станьте «во главе» того-то и того-то. Побольше зарабатывайте назло всем завистникам и пессимистам». Беспрерывно и неустанно он подстегивал: «Успех! Успех — наивысшая добродетель буржуазии! Стремиться все понять, но в сущности ничего не уметь и не любить, быть везде и нигде, не иметь никаких привязанностей, быть неустойчивым и неразумным до предела, тенью, театральной маской, у которой вместо сердца только преклонение перед успехом, воплощенным в деньги, успехом, во что бы то ни стало, хотя бы у пронырливых художников и американских миллиардеров», — именно таким должен был быть гениальный глава такой империи. Таким он и был в действительности. Подданные его боготворили и поклонялись ему, как божеству. Он был их кумиром. Допустив его бегство, они погрешили против себя самих. Они не должны были от него отрекаться, не должны были сваливать всю ответственность на него одного. Не в меньшей степени были виноваты они сами, так как его роль в разыгравшейся трагедии была предопределена ими же. Они создали его всего, до последней черточки.

Главному режиссеру этого спектакля, вероятно, не один раз приходилось переживать тяжелые минуты. Трудно себе представить, чтобы самодержавный властелин, игнорирующий всех и все, не оказался одиноким, подобно песчинке среди больших камней живой пирамиды. Какую горечь должен был он испытывать, когда больной, как его империя, почувствовал близость истощения: все нации его отвергали; он устал от разнузданных речей об уничтожении социализма, которые были подобны речам потерявшего самообладание магната тяжелой промышленности. Это была горечь от сознания бесполезно прожитых лет. Напрасно взывал он ко всему созданному им! Ах! Вокруг он видел только подражание; и английский флот как был, так и остался более сильным. Перед ним разверзлась пропасть сорокалетних бесплодных усилий. Бюргер подражал рыцарю, вместе они подражали Англии, а империя в целом подражала всем, кто когда-либо добивался мирового господства. Подражание привело страну к духовному обнищанию. Даже от предметов первой необходимости требовали, чтобы они прежде всего были «немецкими» и «превыше всего», не заботясь об их красоте и удобстве.

Встал мучительный вопрос: какой вред причинило стране ее постоянное стремление быть впереди всех? Подражание истощает способности. Разве можно было возместить то, что, несмотря на все наши старания, все значительные технические открытия нашей эпохи были сделаны за границей? Ведь наши руки были достаточно умелыми, глаза зоркими, и пока мы были настоящими людьми, мы умели и работать и творить. Но творения ума были в империи нежеланными, как непрошеные гости, которых из разных соображений неудобно выгнать. Да их творцы и не искали соприкосновения с действительностью империи. Правда, подросшее с 1870 года литературное поколение сделало в 1890 году попытку изучить все происходившее и представлявшее ценный материал и, таким образом, изменить духовное содержание империи и эпохи. Но грубое копирование действительности в интересах голой правды, отсутствие идейного осмысливания ее породило натурализм. Возбуждение, вызванное появлением нового литературного течения, было значительно большим, чем можно было ожидать; не только новое литературное течение — новая действительность властно заявляла о себе. Но для того чтобы существовать в условиях империи, немецкому натурализму не хватало твердости и непоколебимой веры: тех качеств, которые сумел сохранить современник немецких натуралистов — Золя. По мере того как уходила юность, она уносила с собой и добрые побуждения. Литераторы того времени отошли от социальных проблем, так же как их ровесник-император, укрепившись на вершине власти, позабыл свои благие порывы в отношении обездоленных. Натурализм стал уделом одиночек, вместо того чтобы быть выражением эпохи. Как одинок был тогда творческий ум. Все его существо восставало против неблаговидной действительности: он старался заглушить голос своей не совсем чистой совести и не задавал себе вопросов о происходящем. Если кому-нибудь из них и удавалось пробить себе дорогу, он все же оставался непонятым: его вынужденные творения были намного ниже его способностей. Такова судьба Ницше.

Ницше, как и каждый большой талант, предвидел по крайней мере на десять лет вперед. Его имморализм, так же как и аристократизм, зародился в 1870 году и созрел в нем раньше, чем в стране. Но не Борджиа, а Бисмарк правил страной, и ницшеанскую философию «воли к власти» окрылила германская империя. Он хотел властвовать над разумом. Будь он более земным, он, подобно Флоберу, потребовал бы власти Академии, а не клики генералов и фабрикантов оружия. Стать выше морали можно было, по мнению Ницше, только путем познания и преодоления животных инстинктов. У многих несчастных, отравленных идеями Ницше и вытолкнутых в 1914 году в непонятый ими мир, из походных ранцев, в которых они несли Заратустру, раздавался смех. К сожалению, не нашлось гения, подобного Ницше, который мог бы бороться с этими идеями. Тот, кто с ними боролся, не считал их ни научными, ни благородными; из-за поколений, принесших себя в жертву империи, он, в высшей степени несправедливо, отныне и навсегда отверг Германию. Да простят ему потомки. Его, как и империю, породил расшатанный век: он потерял способность трезво мыслить и забыл, что настоящий народ Германии был благоразумен, терпелив и справедлив испокон веков.

Считали ли сыновья империи его своим пророком? Нет, они его поздно узнали и не считали настоящим. Путь