Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

Сравнительно далеко держались от изысканных тонкостей учения о Троичности миряне; цельный модализм был среди них наиболее популярным: достоинство Христа взвинчивалось особенно высоко тем, что в нем видели лишь другой аспект Того же Самого Единого Бога, которого мы называем как Творца мира — Отцом, как нашего Искупителя — Сыном. Великие теологи Александрии и Африки в своем подчинении Бога-Сына Богу-Отцу (учение о различии Ипостасей) стояли ближе к христологии Павла, но и они не разрешили этой тайны. Процессы еретиков, ознаменовавшие эту борьбу, открывают нам плачевное непонимание различия между теологической гипотезой о Боге и религиозным переживанием. Среди этих мелочных споров почти отрадными являются выражения пресыщения вопросами, где решать могли только чувство и воля, — такие выражения мы встречаем у Тертуллиана в духе формулы «credo quia absurdum» — или ограничение веры учением о воскрешении плоти, в сущности даже не специфически христианским. Знание и надежда в широких размерах появляются там, где на настоящем своем месте была бы религия — в проповедях, в литературе, предназначенной для высших и низших. Большинство считает непорочное зачатие и веру во второе пришествие главными особенностями христианства. Только мученики проявляют иногда горячую любовь и искреннее стремление к Богу, что трогательно вдвойне, так как идет вразрез с модой.

Никейский собор (325 г.). Преследования были в высшей степени благотворны для церкви; они очистили ее от массы мякины, вновь воспламенили старый энтузиазм и в людях, готовых идти на смерть, обострили понимание великого в религии, несмотря на мелочную повседневность, их окружавшую. Император Константин положил конец этим временам, сначала в 313 г., окончательно в 324 г. Он даровал церкви полную свободу действий и, собрав в Никее в 325 г. гордый вселенский собор, где заседали на государственный счет 300 епископов от всех провинций, приучил ее смотреть на свои внутренние распри как на дела высшей государственной важности.

Арий. В то время александрийский пресвитер Арий выставил тезис об отношении Сына к Отцу, возбудивший негодование его епископа Александра. Здесь впервые выступило завистливое соревнование между александрийской и антиохийской школами: Арий получил образование в Антиохии; Арий называл Сына, во избежание всякого смешения с Отцом, творением, имеющим начало во времени, несходным по существу с Отцом и только в воле единым с Ним, творением, обожествленным Отцом еще в предсуществовании. Наиболее непоколебимым борцом на соборе против арианского учения о неполной божественности Сына является состоявший при престарелом Александре молодой диакон, египтянин Афанасий. Мирное соглашение было недостижимо. Большинство присутствовавших на соборе желало сохранить неопределенность библейских формул. Немногочисленные представители западной церкви, за которыми, однако, стоял император с его могущественным влиянием, без долгих совещаний провели символ веры, который был самой резкой противоположностью арианству, выраженной главным образом в определении Сына «единосущным Отцу» (homousios). Вокруг этого определения кипит отныне битва. Между строгими никейцами, с одной стороны, дело которых с величайшим усердием ведет Афанасий, вскоре после собора сам сделавшийся епископом александрийским, а с другой — радикальными арианами, продолжающими держаться догмы «несходный по существу» (anhomoei), появляются промежуточные партии, группирующиеся то вокруг положения «подобный», иногда с прибавлением «по Писанию» или «во всем» (homoei), то «подобный по существу» (homoeusiani).

Эти отступники временно достигли могущества в восточной церкви, но никогда не умели внушить доверия к своей правоверности. Никея достаточно твердо провозгласила принцип единосущности как церковное учение, так же ясно, как Павел — уничтожение закона Моисея или Иоанн — воплощение Логоса. И позднейшей церкви было невозможно отказаться от почти единодушных решений в области веры, принятых ее первым вселенским собором, уже по одному тому, что она чувствовала себя в высшей степени обязанной этому собору за одновременное тактичное разрешение практических, в том числе правовых и организационных вопросов. Даже без мужества такого человека, как Афанасий, уже вследствие одного только своего происхождения, Никейский символ веры остался бы «rocher de bronze» для церковного сознания последующих столетий. При мысли о Никее сердца бились сильнее не только благодаря почестям, оказанным императором епископам, т. е. в его лице государством — церкви, но потому, что сама церковь со времени Никеи знала, как ей в будущем решать вопросы о правде и заблуждении, о добре и зле: если не удавалось иным путем, то посредством большинства постановлений вселенского собора.

Приобретение религией Христа светского характера. Итак, около 325 г. кафолическая церковь получила свое окончательное устройство. Иисус создал христианскую религию, Павел возвысил ее до религии всемирной и, окончательно освободив ее от иудейства, дал ей теологическое обоснование. Учрежденная им христианская церковь работою следующих поколений выросла к 825 г. в могущественную крепость, хорошо охраняемые валы которой могли противостоять всякому врагу. Успех заключался не только в расширении области действия и увеличении могущества; светский характер, за который упрекают церковь этого века, заключал в себе и жизненный момент. Миллионы не могут надолго удовлетвориться одной религией; заслугой явилось заключение союза с эллинской наукой, стремление удовлетворить различным интересам, особенно интересам разума, и энергичные действия в области создания нормировки в христианском духе всей жизни как отдельных лиц, так и народов. Односторонностей осталось немало, но всемирная религия должна во всех отношениях выказать себя достойной мира. И устаревшая идея «consensus quinquesaecularis» содержит все же в себе зерно истины, как только ее ограничивают доникейским периодом: ни одна из существующих христианских церквей не имеет оснований отказываться от признания этой церкви своею матерью. Она еще была способна к развитию, еще не застыла в мертвых формах, она пережила Августина и перенесла бы Лютера. Лучшие смотрели на иерархические формы и теологические формулы лишь как на средство достижения высших целей, и образ достойного уважения Пафнутия, предостерегавшего в Нике против введения принудительного безбрачия, служит нам порукой в том, что еще продолжало существовать сознание возможности различных способов индивидуально нести свои нравственные обязательства и отвращение к стеснению свободы совести.

Эллинизация религии Иисуса. Возможно признать, что развитие христианства от Павла до Афанасия было его эллинизацией, но это не только упрек. Эллинизация, начавшаяся уже при Павле, была так же неизбежна, лишь только христианство завладело эллинским миром, как и германизация в средние века, также не принесшая вреда католицизму. Но неизмеримая пропасть отделяла религиозный идеал, олицетворенный Иисусом, от действительности, которую как идеал выставляли отцы церкви в 325 г.; а так как оценка здесь необходима, то можно лишь констатировать прогрессирующее религиозное оскудение церкви. Эту разницу нельзя объяснить, однако, неумением церковных руководителей, как во II веке; церковь за последние 125 лет насчитывала в своих рядах достаточное количество людей, способных