Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

приходилось соглашаться на принятие вновь «отпавших», больше из желания пополнить церковь, чем из-за соображений справедливости. Правда, это нововведение оспаривалось одной, по-видимому, более ригористической партией, получившей по имени своего вождя название новатианцев, — партией, продержавшейся в течение нескольких столетий в схизматических общинах. При этом, однако, обнаружился недостаток последовательности в их понятии о церкви. Если бы церковь могла каждому из своих членов обеспечить вечное блаженство, не отказывая, однако, в нем и стоящим вне ее, для которых Божье милосердие, правда, могло указать иные пути, в таком случае возможно было бы, не навлекая на себя упрека в жестокости, для сохранения чистоты церкви не допускать в ее лоно возвращения людей, совершивших смертный грех. Однако ни то, ни другое не соответствовало основным взглядам христиан около 250 г. Киприан откровенно высказал эти взгляды в своем учении о церкви как о воспитательном учреждении для достижения Царства Небесного, учреждении, где доброе и злое, пшеница и плевелы стоят рядом. Поэтому принадлежность к церкви ни в каком случае не давала уверенности в спасении; с другой стороны, однако, он самым резким образом провозглашал, что «вне церкви нет спасения»; это и делало окончательное отлучение павшего брата невозможным: кто посмел бы навсегда закрыть доступ к Богу человеку, стремящемуся к нему?

Споры еретиков о крещении и донатизм. На стороне Киприана была логичность, но это обожествление церкви, в силу которого она поистине явилась посредницей благодати, лишив Бога Милосердия власти над всем вне церкви лежащим миром, немедленно же в действиях самого Киприана раскрывает таившиеся в нем роковые последствия. В своем споре с Римом, который впоследствии был разрешен в его пользу, Киприан отстаивал необходимость вторичного крещения еретиков и схизматиков, желающих перейти в церковь, ибо они в действительности не могли быть крещены вне церкви и церковь не могла признать этого псевдокрещения. В 311 году большинство африканских христиан, создавшее вскоре затем большую самостоятельную церковь донатистов, стало настаивать на непризнании рукоположения неприятного им епископа карфагенского Цецилиана на том основании, что один из рукополагавших его был епископом, отпавшим во время гонения, т. е. человеком, свершившим смертный грех; как таковой, утверждали они, он был отлучен от церкви или, по меньшей мере, отрешен от сана и потому не был способен передавать благодать. Не понимали при этом того, что при существовании тесной связи между спасением и церковью с ее таинствами, они, настаивая на своей точке зрения, отнимали уверенность в своем спасении у всех, ибо кто мог знать, не был ли он окрещен еще не обнаруженным грешником, а это было равносильно тому, что крещение его недействительно и что он остается вне церкви.

Церковь и Евангелие. Изменением в понятии «кафолической» церкви, подчеркнутым Киприаном, закончилось ее отпадение от Евангелия; конечно, те, которые совершили это отпадение, желали «bona fide» лишь увеличить глубокое уважение к церкви, которой большинство христиан было обязано всем лучшим. Но делать из принадлежности к определенному сообществу людей «conditio sine qua non» прощения грехов и приобретения вечной жизни и, таким образом, вручать судьбу отдельных единиц людям, которые по решению большинства могли отлучать и отлучали от церкви, или даже ставить эту судьбу в зависимость от простой случайности — попадет ли отдельная личность, желающая присоединиться к церкви, в руки истинному или ложному ее служителю — это является полнейшим извращением учения Павла «по вере только». Нельзя сказать, что верою пренебрегали, но ее ограничивали кругом принадлежавших к церкви людей, или, скорее, вере приписывали иной смысл: на нее смотрели как на вступление в спасительное учреждение, основанное на земле Богом для жаждущих спасения. Этим путем процесс спасения, который являлся у Иисуса чрезвычайно простым, совершавшимся исключительно между человеком и Богом актом, преобразился в весьма сложную систему, ставившую преграды между Богом и человеком: церковь взяла на себя роль спасителя. Место, которое прежде занимало Евангелие, а по ученью Павла и Иоанна — Господь, заняла отныне кафолическая церковь, вместо высокого идеала — группа грешных людей. Стадное чувство опять заглушило в области религии возвышенные стремления индивидуализма.

Нравственность в церкви (около 325 г.). И на этот раз, однако, практика оказалась не столь плохой, как теория. Церковь еще не требовала рабского подчинения от своих членов и не высказывала слишком большого усердия в отлучениях, если только дело не касалось лжеучений. Конечно, нравственная энергия должна была понизиться; недаром же постоянно слышали, что для остававшихся в церкви путь к спасению никогда не будет закрыт. Кроме того, резкое разграничение между смертными грехами и более легкими заставляло равнодушно относиться к «маленьким» проступкам, а к ним безразлично причислялись и самые грубые проявления низости; да и, кроме того, имелись таинства! Строгие нравственные требования, предъявляемые к членам клира и позднее к монахам, толковались мирянами так, что к ним подобные требования предъявлены быть не могут. Посредственность всегда охотно прибегает к опеке, особенно в области нравственности, где новые заповеди с их истолкованиями и казуистика, уже тогда начавшая действовать в области все более и более детальной разработки предписаний для каждого класса и каждого обстоятельства, делали опеку более удобной, чем собственную совесть. Все же церковь успешно боролась с языческими грехами во имя братской любви, смирения и миролюбия. Но ее результаты в области нравственного подъема народа, которыми она больше всего гордилась: безбрачие, отречение от собственности, строгие посты и т. д., представляют слабейшую сторону идеала Павла. Иисус не считал «отсутствие потребностей» совершенством, делающим нас подобными Отцу. Его новые этические принципы совершенно забыты, церковь не взвешивает дела по их мотивам и целям, а считает их; самарянина, т. е. еретика, она не может себе представить как пример добрых дел. Мысль, что богоугодные поступки, в случае столкновения, должны отступить перед обязанностями любви к ближнему, является в это время непостижимой; казалось, что на месте старого фарисейства появилось новое.

Религия в церкви (около 325 г.). В области религии результаты еще печальнее. Единство Бога и освобожденная от иудейской ограниченности идея Божества сохранились; но из объекта любовного доверия Бог, поскольку Он не внушал страха, превратился в объект педантических размышлений. Церковь предписывает не то, как должен верить ученик Иисуса, а то, во что он обязан верить. Вера в Бога — небесного Отца — развилась в ортодоксальное учение, содержание которого вполне исчерпывается корректной формулировкой догмы о Троичности. В центре религиозного интереса стоит спор о верности понимания отношения Иисуса к Богу-Отцу; не было ни одной возможной точки зрения в этом процессе, для которой не находилось защитника.