При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

– А сегодня можешь взять её.

Неожиданная щедрость настораживает меня. Да и глаза Арзу вдруг начинают влажнеть.

– О чём думает твоя душа, Арзу?

– Одна у меня дума, Искандер, – о дедушке. Через какие беды он прошёл в жизни, знал бы ты только! И остался честным человеком. А вот на старости лет к нему приклеили самое позорное, что только может быть… Разве он перенесёт такое? И кто ему может помочь, кроме меня? Он ведь был для меня и отцом и матерью… Ты, конечно, знаешь песню «Срубили иву, у которой отдыхал я вечером…» Вот так и у нас… А тетрадку ты бери, бери, здесь настоящие стихи, а к настоящим стихам никакая грязь не прилипнет, и сплетни против них бессильны… Если бы умела я ворожить! – вдруг с тоской сказала Арзу.

– Что бы ты сделала?

– Эх, Искандер! Змеиной кожей они ничего не могли сделать, а внеся в сени пуд гороха, погубили… Если бы я умела ворожить, я бы поймала этих злодеев и заставила бы босиком плясать на горячих углях!

И так твёрдо она сказала эти слова, что я удивился. И глаза её сейчас были сухи и решительны. Она встала и принесла мне тетрадку.

– Вот, – сказала она, – возьми.

Я взял из её рук тетрадку и стоял, надеясь услышать от Арзу какие-то необыкновенные, значительные слова, а она сказала, чтобы я шёл домой. Сказала так спокойно, как будто и не я держал в руках её тонкие тёплые пальцы…

У калитки, стоя на ветру и по колено в снегу, я ещё ждал чего-то, на что-то надеялся. Неужели только горе соединило нас сегодня? А как же любовь? – хотелось мне спросить у Арзу. Разве не она обнимала меня? Разве не её рука касалась моего лица? Разве не её тепло я слышу ещё на своих губах?…

– Арзу!..

– Иди, Искандер. Прощай… Дай слово сегодня не читать эту тетрадку… Ну вот, а теперь прощай.

Калитка захлопнулась, и я побрёл через сугроб к своему дому. Во дворе наощупь я пробрался в дальний угол, где было у нас сено, и сунул тетрадку под сено. Зачем я это сделал, я и сам не знал. Запрятав тетрадку, я полежал на сене, и мне показалось, что оно пахнет так же, как и волосы Арзу – летом и солнцем. Но тут в темноте двора заорал наш петух. Может быть, это я его разбудил? Орал он хрипло, а потом ему отозвался соседский, и перекличка эта покатилась по аулу.

Идти домой и ложиться спать я не мог, и, посидев ещё немного на сене, побрёл в школу, почему-то уверенный, что Рафгат тоже там и ждёт меня, ведь мы как-никак дежурные.

Когда я брёл по аулу, буран уже стихал, ветер налетал порывами, да и те были слабые, без снежной колючей крупы.

Петухи беспрерывно кричали по аулу. И кричали на разные голоса, словно бы открывали тайны своего двора. Мне даже слышалось отчётливо, как один кричит «проща-ай!», а другой подтверждает: «навсегда, навсег-да-а-а!» Какой же петух выкрикнет мне добрую весть?…

16

Так оно и вышло – Рафгат ждал меня в школе. Милиционер храпел в учительской на диване, и мы пошли в наш класс, сели на свою парту. За окном уже было светло, и мы почему-то были уверены, что сейчас придёт Асылов и скажет: «Всё выяснено, Хабибрахман-абзый не виновен!» В самом деле, это было так тяжело – знать, что твоя школа, пусть и на время, превращена в тюрьму для безвинного человека!..

Но первой пришла наша уборщица, начала топить печку в учительской. Мы слышали, как милиционер, проснувшись, стал о чём-то говорить с уборщицей.

Мы вышли в коридор послушать: может быть, есть какие-то новости? Но милиционер, расчёсывая свои короткие волосы обломком железной расчёски, говорил о том, как он хорошо поспал, а уборщица жаловалась на сильный ветер и на то, сколько снегу набило ей во двор.

От нечего делать мы попросили у милиционера табачку, свернули по папироске и сели перед печкой покурить. Но тут прибежала Рузиля.

– Вы тут сидите, курите и ничего не знаете?!

Мы с Рафгатом встрепенулись.

– Что такое?

– Арзу арестовали, вот что, – сказала Рузиля да как заревёт в голос!..

– Не может быть! – крикнул я. – Не может быть!..

– Да, да! – с плачем выкрикивает Рузиля.

Мы с Рафгатом смотрим друг на друга и слова сказать не можем.

– Кто арестовал? – спрашиваю я зачем-то плачущую Рузилю.

– Ас… Ас… – икает она. – Асылов, кто ещё…

А тут появляется и сам Асылов. На нас он и не смотрит, а велит милиционеру отпереть класс, где Хабибрахман-абзый. Милиционер ключом отпирает класс и открывает дверь. Старик сидит за партой и не поднимает головы, словно спит и ничего не слышит.

– Вы свободны, – говорит ему Асылов. – Идите домой. И если можете, извините нас…

Старик не шелохнулся. Как сидел, опустив голову, так и сидит. И только когда Асылов повторил свои слова, старик тяжело вздохнул, надел шапку и, не прощаясь, тяжёлыми шагами вышел из класса. Когда он шёл по коридору, уборщица горестно вздохнула, а Рузиля опять залилась слезами.

– Бедный старик, – сказал Асылов. – Обрадовался, конечно… Да только не знает, какая ещё весть его ждёт.

– Кто же украл горох? – разом спросили мы с Рафгатом. – Нашли вора?

Асылов сказал угрюмо:

– Арзу Ямашева.

– Как? Не может быть!..

– Сама пришла и взяла всю вину на себя.

– Сама пришла! – всхлипнула Рузиля. – А я не верю-у-у!..

– А Маулиха? Ведь она говорила, что мужчина шёл с мешком!..

– Эх, парень! – с горечью сказал Асылов. – У этой вашей Маулихи сегодня одно, завтра другое. Явилась в правление со своими дочерями, и все хором указали Арзу…

– И зять Сирай с ними? Он, небось, тоже видел?!..

Асылов с сочувствием поглядел на меня и серьёзно сказал:

– Сирая дома нет. Я ищу его со вчерашнего вечера. Вы не знаете, где он может быть?

– Ямашева не крала горох! – крикнул я с ненавистью в лицо Асылову. – Она не крала! Этот горох им подбросили!

– Может быть, ты сможешь это и доказать? – спокойно спросил он.

– Тут и доказывать нечего!..

Может быть, Асылов понял, что я кое-что знаю, он крепко взял меня за руку и повёл в класс, откуда только что вышел Хабибрахман-абзый.

– Ну, – сказал он, – говори.

Этот строгий и спокойный тон как-то сразу остудил мою голову, и я рассказал ему всё, что знал, начиная с того самого момента, когда мы с Арзу