Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

лейтенант Форд встретились с одним из местных прокуроров, который ужаснулся моему случаю и рекомендовал нанять адвокатов, которые добьются материальной компенсации. Я могла это сделать. А большинство жертв – нет. Не только большинство жертв из школы Св. Павла, чей опыт не настолько же хорошо задокументирован, как мой, но жертвы отовсюду, которых заставили нести бремя вины.

Мне хотелось найти некий способ освободить подобных себе от их стыда. Я хотела показать им секретное письмо, которое скрыто в глубинах их дел, в котором сплотившаяся против них организация определяет, как будет затыкать им рот. Такой план патриархального молчания. И тогда слова, подобные проректорским «ты плохая, твои родители и близко не должны заглядывать сюда», отлипнут от них, и они заговорят и будут говорить еще долго.

Я осудила идею написать книгу о школе Св. Павла. Сказала, что таким образом выставлю себя на всеобщее обозрение. И его тоже. Слова «герпес», «шлюха», «изнасилование» будут ассоциироваться в общественном сознании с моим именем, а в будущем об этих событиях узнают наши дети. И их друзья и знакомые. Наши знакомые. Стоит ли оно того? Не придется ли горько сожалеть об этом?

Муж ожидал моего вопроса.

«Дорогая, ты хочешь знать, что я думаю?» – спросил он.

«Да».

Он обнял меня и сказал: «Жги».

В том, что произошло в школе Св. Павла, нет ничего особенного. Обычное дело, так всегда и бывает.

Сначала они отказывались поверить мне. Потом позорили меня. Потом заткнули мне рот. В целом, если это путь девочки от достоинства к исчезновению, то я скажу, что лучше быть шлюхой, чем молчать. Я считаю, что унижение, которое скрыто в «шлюхе» как в троянском коне, на самом деле подразумевает молчание. Что противоположностью шлюхи является не добродетель, но слово.

Поэтому я написала о том, что было. Именно так я это помню. Это и свидетельство, и попытка вернуться к той девочке в октябрьской ночи и сопроводить ее на всем пути домой.

15. Гусь

Я уже не помню, весной какого именно года из трех, проведенных мной в школе Св. Павла, на пруд у библиотеки сел гусь. Обычно осенью и весной гуси пролетали над нами сотнями, но в том году из мягкого воздуха то ли конца апреля, то ли мая появился этот гусь-одиночка и разразился шумным гоготом на нас, идущих утром в церковь вдоль сияющей водной глади.

Я помню смех. Смех прокатился по всей нашей веренице. Когда мы проходили мимо, гусь едва ли не гавкал от возмущения. Он распалялся и ругался, словно человек, попавший в безнадежную пробку на дороге. Поводы проораться находятся у каждого, не так ли? Смех оживил нас, спросонья плетущихся в церковь, и заставил посмотреть на пруд. Весенние деревья. Было так здорово вспомнить, что мы молоды.

Гусь гоготал целый день. Мы решили, что либо появятся другие гуси, либо со временем улетит этот. Природа так или иначе возьмет свое.

Однако наступила ночь, а гусь не умолкал. С полуночи и до шести утра церковные колокола отбивали только часы единственным глухим ударом. А гусь беспорядочно дополнял их своими воплями, не давая спать одиноким, испуганным или печальным ученикам. Утром, когда мы потянулись в церковь, он снова поднял бучу. Его обсуждали даже учителя. Пьяный гусь, одинокий гусь, серьезно озабоченный гусь, хулиганствующий гусь.

Созрел заговор. У одного из учителей был старый ирландский сеттер. Мы звали его Мэрфи. Кроме совсем уж морозных дней, Мэрфи с гордо поднятой головой сидел у входа в жилой корпус напротив столовой и позволял ветерку обвевать свои темно-рыжие уши. Проходя мимо пса по пути в столовую и обратно, мы гладили его голову на счастье, подобно тому, как туристы гладят ступню статуи Святого Петра в Риме.

Каждый год новенькие притаскивали Мэрфи какую-нибудь еду и очень огорчались, если он не ел. Никто не понимал, почему пес отказывается, но существовало предположение, что еще в семидесятых кто-то накормил его ЛСД, и, кстати, по этой же причине он так необычно спокоен. Похоже, ни до кого не доходило, что для этого пес должен быть стар, как Мафусаил. Но это объяснение стало аксиомой задолго до моего появления в школе.

Было решено поручить решение проблемы с гусем Мэрфи. Он же сеттер! Вопреки очевидности, ученики вообразили, что он разглядит гуся в камышах, ринется за ним, напугает и заставит искать место жительства на каком-нибудь другом пруду. После ланча Мэрфи взяли за ошейник и привели поближе к месту, откуда раздавались крики. Гогот усилился.

Но Мэрфи был безразличен. Тогда кто-то из учеников взял камень и бросил его в сторону гуся, чтобы насторожить пса звуком всплеска воды. Мэрфи едва повел глазами. Его уши неподвижно висели. Еще один мальчик бросил камень. Потом другой. Очень скоро кто-то попал в гуся, горестный вопль которого заставил всех замереть. И все же камни полетели вновь. А как иначе? Разумеется, ведь с самого начала было понятно, что с этой птицей творится что-то неладное.

«Наверняка этот гусь был уже при смерти. Поэтому он там застрял и поднимал весь этот шум. Честно, мы это из жалости», – говорили мальчики, рассказывая об этом впоследствии.

Все были рады, что гогот прекратился.

Все мы читали рассказ «Лотерея». Разумеется, ведь он включен в школьный курс литературы наряду с Фицджеральдом, Хемингуэем, Готорном и «Гамлетом». Но никто не собирался воспроизводить наяву описанный Ширли Джексон ужас. Мы не замечали аллегории точно так же, как не замечали привилегии. Нам не было дела до последствий. Даже школьные правила не назывались правилами – официально это были ожидания. Здесь детей элиты учили не отличать правильное от неправильного, а изображать убеждения.

Когда труп птицы начал вонять, его увезли рабочие на своей тележке. Не справившийся со своей задачей сеттер Мэрфи был на своем месте у входной двери в корпус и обозревал вверенную территорию.

Когда я училась в выпускном классе, мои родители радовались тому, что скоро все это кончится, и в припадке благодарности пожертвовали деньги школе Св. Павла. Они обратили внимание на то, что школьное знамя в плачевном состоянии. На формальных церковных процессиях служки водружали этот помпезный гобелен рядом с высоким крестом. Вышитый красным шлем помутнел. Пеликан в уголке был едва заметен. Я видела, что знамя выглядит как парус после шторма, и вообще не думала об этом. А чуткая к церковному великолепию мама позвонила в школу и заказала реставрацию знамени.

Отреставрированное знамя было явлено нам на последней службе моего выпускного года. Я