О женской стыдливости - Жан-Клод Болонь

перед ним свою одежду. Комнаты, кабинет, читальный зал, столовая — это места, где запрещено появляться в обнаженном виде: нагота остается за пределами обыденной жизни. Спорт, природа, открытое пространство играют роль покрова для стыдливости. Танцевать обнаженным — неприлично. Поэтому, чтобы показать нудистам Прованса немецкий танец, женщина, приехавшая из Германии, надевает пижаму.

Задолго до того, как немецкий социолог Норберт Элиас напишет свою книгу «О процессе цивилизации» (1939), натурист 1920-х годов ставит перед собой цель: усвоить правила стыдливости до такой степени, чтобы обнаженное тело перестало быть эротичным. «Половые органы, находящиеся перед глазами, воспринимаются совсем иначе, точнее […] они не имеют отношения к сексуальности». Не собираясь подвергать сомнению правила приличия, Кьенне де Монжо доказывает их от противного. Внутренние пространства, «напоминающие привычную домашнюю обстановку, могли бы придать этим помещениям неподобающее им эротичное измерение», — отмечает Арно Боберо в книге «История натуризма» (2004). С точки зрения натуризма стыдливость остается абсолютной (в рамках явно выраженного христианства), связанной со стыдом и взглядом другого человека и разной для разных полов: ведь даже в гимнастике женщина должна создавать свое тело иначе, чем мужчина. Итак, вклад натуризма в историю стыдливости неоспорим, и происходит он строго в рамках западной культуры.

В Германии движение нудистов лелеет те же идеалы целомудренной наготы и строгой морали, а также эллинизм и евгенику, выражающиеся в культе здорового и натренированного с помощью специальной гимнастики тела. Эти сложные течения были изучены социологами совсем недавно. Им посвящены работы Чада Росса «Обнаженная Германия: здоровье, раса и нация» (2005), Джона Александра Вильямса «Возвращение к природе в Германии» (2007), Франсуа Руке, Фабриса Виржили, Даниэля Волдмана «Любовь, войны и сексуальность, 1912–1945» (2007). Эти движения были дискредитированы тем, что возникли в эпоху гитлеризма, но нас интересует только то, какое влияние они оказали на женскую наготу. Очищение расы происходит путем освобождения тела, деформированного корсетом, испорченного косметикой и загрязненной атмосферой. Нагота не дает возможности замаскировать физические недостатки и тем самым позволяет произвести естественный отбор спутников жизни. Женщина с сильным телом сумеет лучше выносить детей и родить их без боли — проклятья Евы, которое считается иудейским влиянием на медицину.

Что касается женщины со слабым телом, она гораздо больше зависит от одежды, ведь именно благодаря ей она получает искусственную красоту, которую теряет, обнажаясь. Ее разум не смог развиться в достаточной степени: исключенная из социальной жизни вследствие своего низкого физического развития, она никогда не смогла бы выдвинуть выдающуюся и созидательную идею и превратилась бы в веселую болтушку. Освобожденная от стыда за свое тело, включаясь в широкое движение возрождения, она вновь обрела бы гордость и не боялась бы стигматов материнства. Необходимым условием для этого является восприятие обнаженного тела без эротизма, оно обретает свою красоту в самой наготе, а не в соответствии общественным стереотипам. Таким образом, нудизм, согласно Гансу Сурену (1936), — это «наша природа и выражение нашей арийской чистоты», благодаря которой мы способны смотреть на наготу других без мыслей сексуального характера, «в отличие от других рас».

Однако среди нацистского руководства Германии не было единодушия по этому вопросу. В 1933-м в директиве Германа Геринга говорится, что нудизм представляет собой самую большую опасность для нравственного здоровья Германии, потому что он «притупляет естественную стыдливость женщины, и мужчина теряет к ней уважение». Но эти гонения касаются главным образом групп социалистов. Некоторые из них уцелели благодаря тому, что сменили фамилию или социальный статус, выразив преданность идеям нового режима. С тех пор трудно отличить то, что человек думает на самом деле, от речей, произносимых в угоду обстоятельствам.

Такие же идеи царят в мире искусства. Артисты теперь имеют дело не с пространственно-временным отчуждением экзотизма или истории: напротив, в центре внимания — тело обычного человека, красота которого превозносится выражением напора или игры мускулами у мужчин и материнства — у женщин. Социальная модель утверждается в искусстве. Если связь с повседневной жизнью (спорт, работа и т. д.) приближает произведение искусства к зрителю, то речь теперь идет об идеальной наготе, которая снова отвергает вульгарные детали. «Жировые отложения, дряблость, органика уступили место сильным мускулам и гладкому телу без волосяного покрова, следуя канонам, которые уже были когда-то характерны для классической скульптуры» — отмечает Жан-Франсуа Лаплени.

В скульптуре предпочтение отдается изображению обнаженного мужского тела, которое в представлении западной культуры считается менее эротичным, чем женское, а следовательно, существует меньше поводов подозревать порнографию. Вместо расслабленных поз, многозначительных провокационных взглядов, завлекающих жестов, игры вуалей, в которых упрекают «дегенеративное» искусство, в изображениях женщин преобладает игра на мягкости линий, ширине бедер, способности к материнству. В отличие от мужчин, женщину изображают спокойной, часто сидящей, отдыхающей. Стремясь сохранить дистанцию со зрителем, избегают игры с одеждой и со взглядом: женщину никогда не изображают в домашнем платье, и на фотографиях она никогда не смотрит в объектив.

Нагота женщины — аналогично мужской наготе — оправдывается ее социальной функцией, особенно материнством. В 1935 году кое у кого вызвал критические замечания календарь с изображением кормящей матери. Газета «Черный корпус», печатный орган СС, тут же возразила на эту критику, написав, что надо быть крайне извращенным, чтобы возмущаться «перед величием молодой матери». В том, что человеческое тело считается неприличным, чувствуется «семитский заговор», пишет Ганс Петер Дюер в книге «Нагота и стыдливость. Миф процесса цивилизации» (1988). Нематериальный покров, оправдывающий наготу в данном случае, — это функция материнства, предназначенная женщине. Та же газета противопоставляет «красивую и чистую» наготу немецких женщин, сфотографированных на обширных просторах Германии, «бесстыдному занятию» танцовщиц мюзик-холла, в частности Жозефин Бейкер, которая стала мишенью для нацистской партии: реальные покрывала танцовщиц явно противопоставляются невидимым покровам арийской чистоты.

Либерализация нравов

Ирен Немировски оказалась в Париже после Октябрьской революции 1917 года. Жизнь студентки из хорошей семьи, захваченной «лихорадочным вихрем послевоенного времени», в 1920-е годы была безмятежной и солнечной. Весело проводя время в «развлекательных» заведениях и местах «с более сомнительной репутацией», испытывая тягу к американским танцам и «духовым инструментам чернокожих», она является исключительным свидетелем «эпохи чистого наслаждения», которую описывает в своих романах. Ее дневники, переписка, блокноты, обнаруженные в архивах в 2005 году, рисуют яркую и живую картину того времени — периода между двумя мировыми войнами. В 1920 году Ирен семнадцать лет. Ее воспитательница-англичанка следует за ней повсюду, как тень, стараясь привить ей сдержанность чувств, умеренность в словах и жестах — все то, что составляет основу хорошего воспитания. Девушка не осмеливается ослушаться своего отца и обрезать волосы. Но она уже пишет короткие рассказы вольного содержания в журнал «Фантазио»,