О женской стыдливости - Жан-Клод Болонь

восприятии, а не на представлении. Расширение сферы интимной жизни в конце XX века (реалити-шоу на экранах телевизоров, мобильные телефоны, веб-камеры…) изменили правила приличия: если интимность определяется взглядом другого человека, то виртуальность этого взгляда (через экран телевизора или монитор компьютера) не нарушает интимности, придавая ей пикантность волнения, характерного для эксгибиционизма.

Такая двойственность затронула даже среду натуристов, которые долгое время отвергали любые подозрения в сексуальности. «Во имя чего нельзя было бы позволить […], чтобы на ваше тело смотрели другие и, возможно, сделали бы из него объект своих фантазий?» — задается вопросом Паскаль Лене во время фоторепортажа о лагере натуристов. Это просто «небольшие шалости, вызывающие едва уловимое вожделение». «Глупое и к тому же нереализуемое желание установить возможную цензуру для наших виртуальных излишеств» было бы проявлением лицемерия. Если иногда и случается «горячая вечеринка», так в каком-нибудь клубе отдыха происходит то же самое. Что касается неприличия, то оно, скорее, проявляется в «склонности к инквизиции», которая просыпается у самых старых и преданных членов клуба, слишком «щепетильных поборников нравственности».

Эти три тенденции, которые отказались от старой сексуации наготы, были восприняты обществом довольно хорошо, чего нельзя сказать о так называемом коммерческом направлении, которое использует свободу тела как повод к меркантильной эксплуатации сексуального желания, особенно мужского. О чем бы ни шла речь — кино, порнографические журналы, реклама, — везде сексуация оказывается ярко выраженной. До недавнего времени в коммерческих или сексуальных целях использовалось именно женское тело. Изображение в журналах обнаженных мужчин остается лишь побочным явлением (за исключением изданий для мужчин с нетрадиционной сексуальной ориентацией). Реклама крайне редко играет на эротизме мужского тела, несмотря на отдельные робкие попытки это сделать, и появление перед зрителем обнаженного мужчины почти всегда требует особого юмористического контекста. Практически не существует порнографических фильмов, целевой аудиторией которых выступали бы женщины. В коммерческой сфере сексуация проявляется еще более явно, но она касается в основном вопросов непристойности, а не женской стыдливости.

Напротив, когда нужно избежать подозрений в меркантильности и сделать акцент на гуманитарной цели какой-либо операции, тут предпочтение отдается мужской наготе. Календари с изображениями обнаженных игроков в регби или пожарных будут продаваться в книжном магазине, а не в секс-шопе. Мужское тело считается менее эротичным, чем женское, поэтому демонстрация его не в целях рекламы производит больший эффект. Спортивная журналистка может позволить себе войти в мужскую раздевалку — обратное рассматривалось бы как хамство. Какой-нибудь теннисист может устроить небольшой стриптиз в конце матча, но вряд ли возможно представить себе, что подобное проделала бы теннисистка. Несмотря на большой прогресс в отношении к наготе как к обычному явлению, женское тело по-прежнему продолжает считаться эротичным, это заложено в глубине нашего сознания.

Коммерциализация женской наготы — в чем явно выражается сексуация — вызвала протесты у части феминистских организаций: согласно теоретическим исследованиям, проводимым в XX веке, стыдливость все меньше и меньше связывается с женским полом, и этот вывод заставил усомниться даже в правомерности самого понятия женской стыдливости. Читательницы романа Симоны де Бовуар «Второй пол» усвоили, что нужно отказаться от «всей системы отношений, подразумевающих существование естественной иерархии ценностей»: как можно согласиться с тем фактом, что стыдливость связана с женским полом?

Стыдливость — это реакционная ценность, которая вызывает комплексы по отношению к своему телу, ударяя в основном по женщинам и заставляя мужчин дистанцироваться от «женственности». Она налагает сексуальные табу, связывая сексуальность с наготой, и, наконец, создает ситуации, обусловленные разделением полов.

Отвергая все естественные различия между полами, феминизм не сумел предать стыдливость забвению истории. «Нам уже претит эта так называемая загадочность женщины, которая должна быть женственной, разговаривать тихим голосом, и тому подобное», — объясняет одна из женщин, загорающая на пляже топлесс. Этот пример приводит Жан-Клод Кофман в своей книге «Женские тела, мужские взгляды. Социология обнаженной груди» (1995).

В качестве реакции на модель поведения, которая обезличивает женщину во имя скромности и лишает ее чувственных удовольствий во имя стыдливости, феминизм позаимствовал у мужчин свободу самовыражения, выступая против их монопольного права на нее. Фильмы Катрин Брейя или пьеса Евы Энслер «Монологи вагины» (1996) — яркие тому подтверждения. В них выражена мысль, что не женщины изобрели правила стыдливости, они лишь подчинялись им тысячелетиями, и теперь они просто отказываются от этих правил, не стесняясь и не провоцируя мужчин. Наконец, было признано, что женщина может испытывать сексуальное желание, отнюдь не являясь при этом распутницей Мессалиной.

Можно ли измерить то, что остается субъективным? Исследования в этой области очень немногочисленны и сложны. Тем не менее Норе Галли де Паратези — лингвисту из Италии, специализирующейся на вопросах употребления эвфемизмов, — удалось показать, что начиная с мая 1968 года (который в равной мере затронул и студенческую среду в Италии) женщины не испытывают комплексов при употреблении слов-табу, в частности относящихся к сексу. Речь идет как о количественных изменениях в употреблении таких слов (женщины используют примерно столько же слов-табу, как и мужчины), так и качественных (разница в выборе терминов между двумя полами становится все менее выраженной). Параллельно происходит другой процесс: мужчины больше не стесняются употреблять слова-табу в присутствии женщин. Некоторые эвфемизмы стали просто «немыслимыми». Зато другие лингвистические табу остаются прерогативой одного пола, то есть в этом вопросе наблюдается сексуация: например, использование в речи жаргонных слов может шокировать, когда они срываются с губ женщины.

Говоря о ценностях, связанных с наготой, можно отметить, что в начале XX века философы вновь пытаются различными путями найти прозрачность (или открытость) взгляда, более или менее искренне лишенного эротики, взгляда, который распространял бы на стыдливую наготу исключения, спокойно воспринимаемые с медицинской или художественной точек зрения. Стыдливость, когда-то связанная с сексуальным взглядом на женское тело, в лучшем случае кажется устаревшей, в худшем — воспринимается как дискриминация.

Прозрачность взгляда

За исключением этих нюансов, кажется, что к концу XX века наконец в строго определенных условиях достигнута прозрачность взгляда, связанная с существованием покрова стыдливости. Но прежде чем это произошло, должно было войти в привычку, а затем закрепиться юридически различие между общественным приличием и стыдливостью в личной жизни. А ведь этому различию едва исполнилось сто лет. Затем нужно было придумать новое оправдание наготы помимо медицинских оснований или произведений искусства: это обнажение с целью хорошего самочувствия, лишенный комплексов гедонизм, поиски ощущений своего тела. Наконец, необходимо было, чтобы завершился культурный процесс цивилизации, по теории Ноберта Элиаса, и чтобы установилось саморегулирование. Только после этого стало возможно провести новые границы между терпимым и неприемлемым.

Таким образом, вырисовывается более сознательная стыдливость, связанная