Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

Такой «геометрический» подход был развит Жомини, который на протяжении всего XIX в. оставался главным соперником Клаузевица в области стратегического мышления. Жомини расширил подход фон Бюлова более точным описанием маневренной войны. Он развил представление о «внутренних линиях», которые позволяют создавать более короткие и быстрые линии снабжения на замкнутой территории, а не вне ее, а потому такую область проще оборонять. В работах Жомини немало иллюстраций, показывающих, как можно использовать разные конфигурации таких внутренних линий. В контексте Наполеоновских войн он пытался показать, что такая стратегия позволила менее значительной силе сконцентрироваться и разгромить более крупные армии, разделив их. Такие «геометрические» подходы были чрезвычайно популярны, поскольку казалось, что они раскрывают универсальные законы военного конфликта. Особенно это относится к Жомини, законы которого, считалось, объясняли успех Наполеоновских кампаний и, кроме того, показывали, как сокрушить стратегию Наполеона. «Геометрический» подход определял военную науку комплексом универсальных законов, которым должны следовать любые конфликты и которые должны стать основой для руководств по ведению военных операций, то есть для обучения офицеров, способных в будущем применять такие уроки на практике. Именно эту концепцию военной науки Клаузевиц стремился разоблачить и заменить своей. Он критиковал не только содержание законов войны, выдвинутых фон Бюловом и Жомини, но также и саму их концепцию военной науки, являвшуюся простой, механической, геометрической и сводимой к легко преподаваемому искусству. Он писал:

Пока человек лично не ознакомится с войной, он не поймет, в чем заключаются трудности, о которых постоянно идет речь, и каковы задачи гения и выдающихся духовных сил, необходимых полководцу. Все представляется чрезвычайно простым: необходимые знания – банальными, комбинации – незначительными; по сравнению с ними заурядная задача высшей математики производит более внушительное впечатление своим научным величием. Но тому, кто видел войну, все понятно; несмотря на это, крайне трудно указать, что изменяет это простое в трудное, и описать этот невидимый и тем не менее всюду действующий фактор [Клаузевиц, 1998, с. 105].

Тогда как сам Клаузевиц видел войну и знал, почему она никогда не бывает такой простой и почему не сводится к механической науке. Таким механическим или геометрическим способом мышления не учитывались два понятия, которые Клаузевиц считал основными для понимания реальности войны, а потому и для любой претензии на знание о ней, – а именно понятия трения и гения. Своим предшественникам он бросает следующее парадоксальное возражение:

Все на войне очень просто, но эта простота представляет трудности. Последние, накапливаясь, вызывают такое трение, о котором человек, не видавший войны, не может иметь правильного понятия [Там же].

Попытка абстрагировать принципы маневра от беспорядочной реальности человеческого опыта войны создавала впечатление, что армии движутся в пустоте, не встречая никакого сопротивления. Но, с точки зрения Клаузевица, чем больше внимания обращаешь на реальность войны, тем лучше видишь, что каждая движущаяся часть сложного военного предприятия обездвиживается противоборствующими силами или препятствиями.

Понятию трения не дается простого определения, оно не предъявляется какой-то одной простой иллюстрацией, но зато используется во многих примерах во всем труде Клаузевица. Источником трения может быть погода: так, дождь замедляет движение пехотных колонн, грузов и припасов, превращает почву в грязь, мешающую продвижению кавалерии. На индивидуальном уровне дождь может помешать эффективному применению мушкетов или артиллерии, тогда как туман и дым битвы не дают возможности полководцу обозревать свои войска и контролировать порядок их развертывания. Реальная война отягощена возможностями трения, которые мешают исполнению планов «бумажных войн». Признание воздействия трения не ведет к отчаянию или отрицанию инициативы, поскольку задача полководца и его сил – преодолеть ограничения, созданные трением. Последнее и есть реальность войны, однако задача в том, чтобы распознать ее в стратегии и тактике. Истинная концепция войны не может просто абстрагировать чистую научную форму от беспорядочного мира опыта, поскольку тем самым она бы отрицала реальность того опыта, который она намеревается объяснить и познать. Подобная наука есть искажение опыта, а потому не может служить основой для знаний. То есть военная наука не может сводиться к нескольким простым правилам и принципам, изложенным в учебнике, который полководцы могли бы просто выучить, а затем сверяться с ним по мере надобности.

Утрата простоты – не просто признание сложности человеческого опыта; она имеет значение и для приобретения людьми знания о войне, которое указывает на второе важное понятие в теории Клаузевица, а именно на роль гения. Вопреки стремлению просвещенческого мышления подчеркивать следование правилам и применение знаний, гениальность сыграла важную роль в романтической реакции на Просвещение. Романтизм отвечал эпохе военного мышления, определявшегося фигурами Фридриха Великого и Наполеона Бонапарта – двух эпических героев, которые, казалось, воплощают в себе исторические перемены, а потому они приковали к себе внимание Клаузевица и его современников. Гений и его характер стали проблемой этой эпохи, привлекшей к себе внимание философов – Фихте и Гегеля, а также таких великих художников, как Гёте и Бетховен. Гений не следует правилам, он является тем, кто, благодаря своей оригинальности (причем гений – всегда мужчина), преобразует знание, опыт и мир. Гений – главная фигура эстетической теории Иммануила Канта, изложенной в его «Критике способности суждения» (1790), с которой Клаузевиц, видимо, был хорошо знаком [Echevarria, 2007, p. 108–111].

С точки зрения Канта, гения отличает то, что он привносит новое «правило в искусство», в проблему или ситуацию, тем самым преобразуя способ их видения и саму их практику. Например, в музыке Бетховен определил новые способы работы с такими традиционными формами, как симфония, квартет и соната. В этом и заключается акт создания нового правила для искусства – им определяется новый способ что-то делать, но именно в практике, деятельности или корпусе знаний, которые уже существовали. Гений предполагает наличие определенной деятельности или практики искусства или знания, однако он не ограничивается этой практикой, в отличие от виртуозного исполнителя или того, кто достиг совершенства в применении правил. Представление о творческом человеке, выходящем за пределы правил, – важный культурный троп, особенно у философов и художников.

Однако в контексте военного дела и ведения войны такой взгляд может быть проблемой. С точки зрения некоторых современников Клаузевица, такие военные гении, как Фридрих Великий и Наполеон, для военной науки остаются практически непостижимыми, а потому их следует обходить стороной, видя в них непостижимые, почти сверхъестественные фигуры. Не преуменьшая их фантастические достижения, Клаузевиц пытается понять характер военного гения:

Но мы не можем ограничиваться тем, кто отмечен необычайно высоким талантом, гением в собственном смысле этого слова… мы будем рассматривать вообще духовные силы, совокупно направленные на военную деятельность, в которых мы вправе видеть сущность военного гения. Мы говорим о «совокупности», ибо военный гений не является какой-либо одной способностью (например, мужеством) при отсутствии других умственных и духовных способностей или при неприменимой для войны их ориентировке; напротив, он представляет гармоническое сочетание способностей, из которых та или другая преобладает, но ни одна не становится поперек другой [Клаузевиц, 1998, с. 77–78].

Обсуждение военного гения включает рассмотрение интеллектуальных качеств и добродетелей (например, мужества или уверенности). В совокупности все они важны для военного гения, но верное сочетание таких качеств определяется также ролью индивида, будь то полевой командир, командующий небольшой группой солдат, или же главнокомандующий, руководящий целыми армиями в большой кампании. Отказавшись от механических и абстрактных концепций военной науки и военного искусства, Клаузевиц стремится создать глубокую и тонкую теорию психологии военного гения, а не просто тех вещей, которые должны знать солдат, генерал или главнокомандующий. Он желает выйти за пределы представления о том, что военный гений просто сочетает в себе мужество со знаниями, и предлагает описание психологического характера военного гения.

Начинает он с обсуждения мужества и анализа его источников. Что касается интеллекта, Клаузевиц выделяет два главных качества: coup d’oeil (глазомер) и решимость. Первое говорит о способности схватывать «свет истины» в обстоятельствах, где требуются быстрый и уверенный анализ и решение. Он сравнивает ее с «духовным оком», способным увидеть паттерн или соотношение разных