Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

В этом послесловии я сначала представлю краткий обзор перемен в политической атмосфере Парижа в термидорианский период, а затем покажу, как интерпретация journée как совместной борьбы была стерта, а его значение подверглось искусственному расширению – и вместо устранения тирана Робеспьера стало подразумевать устранение системы тирании – Террора. Далее я изложу свою интерпретацию этого дня, которая возникла на основе принятого мной подхода и тех исследований, которые легли в его основу. Большая часть моей аргументации имплицитно присутствует в моем рассказе о событиях, но выведение ее на поверхность и раскрытие ее ключевых линий позволит читателям поместить обнаруженные факты в более широкий контекст революции, а также самому судить о том, какие преимущества возникают у историка, описывающего свой предмет «издалека», благодаря тому, что он показывает 9 термидора «крупным планом».

Против народа[992]

Распространившееся в последующие месяцы вытеснение представления о 9 термидора как об общем деле парижан и Конвента стало следствием краха отношений между двумя главными героями термидорианского периода. Все это было тесно связано с намерением расширить атаку на Робеспьера, с тем чтобы сделать ее объектами другие группы и других членов Революционного правительства II года.

Сразу после рокового дня 9 термидора зачинщики низвержения Робеспьера в Конвенте, в первую очередь Барер, Бийо-Варенн и Колло д’Эрбуа, грелись в лучах собственной отраженной славы. Но очень скоро им пришлось перейти в оборону – обнаружив, что многие из тех, кто той ночью выступил в парламенте их союзниками, стремятся избавить режим не только от Робеспьера, но и от политики террора, которую проводили и они. Были и такие, кто хотел избавиться от всего режима. Три лидера КОС хотели, чтобы после устранения их проблемного коллеги Революционное правительство стало действовать более эффективно, а вовсе не намеревались подрезать ему крылья. Они полагали, что разногласия внутри руководства Революционного правительства будут устранены, но сама политика, в том числе и террор, будет продолжена. Другие депутаты, однако, почувствовали шанс осуществить гораздо более серьезные изменения. События 9 термидора совсем не остановили «Террор» – даже близко. Это еще только предстояло сделать, но вот сама перспектива добиться более существенных перемен уже стояла на повестке дня.

Главным среди ранних оппортунистов был Тальен, чье поведение 9 термидора наделило его большим политическим капиталом. «Поднявшись на руинах Робеспьера»[993], как писал Тибодо, он сделался одной из важнейших фигур термидорианского периода: Тальен яростно нападал на предшествовавшую Термидору «систему Террора», призывал к ослаблению репрессивной политики, которую считал квинтэссенцией «робеспьеризма», и боролся за свободу прессы и освобождение несправедливо осужденных политических узников. Это сильно осложнило его отношения с Бийо-Варенном, Колло д’Эрбуа и Барером, чьи позиции значительно ослабели после вмешательства в этот спор депутата-дантониста Лорана Лекуантра[994]. Несмотря на то что Лекуантр на каждом углу кричал о том, как он всю жизнь смертельно ненавидел Робеспьера, в событиях 9 термидора он не сыграл никакой роли. Однако осенью 1794 года он вновь вступил в борьбу, обвинив в «Терроре» не только Робеспьера, но и других своих коллег по Революционному правительству. Поначалу это заявление подверглось всяческому осмеянию, а само здравомыслие Лекуантра оказалось под сомнением: считать сообщниками Робеспьера таких членов КОС, как руководившие его свержением Бийо-Варенн, Колло д’Эрбуа и Барер, казалось попросту нелепым.

Однако Лекуантр не сдавался, и по мере изменения общественных настроений к его аргументам стали прислушиваться все внимательнее. Прошедший осенью 1794 года суд над Жан-Батистом Каррье, в ходе своей депутатской миссии в Нанте творившим немыслимые злодеяния, вызвал всплеск общественного возмущения: преступления совершались с ведома Революционного правительства. Благодаря расширению свободы прессы публика получила шанс познакомиться с подобного рода отчетами. Особый резонанс вызвала волна тюремных мемуаров, в которых темницы эпохи Террора изображались как места, где узникам пришлось столкнуться с леденящими душу проявлениями бессердечной жестокости[995]. Отмена Закона 22 прериаля означала полный отказ от практики революционного правосудия – позже за ней последует и полное упразднение Революционного трибунала. К весне 1795 года общественный обвинитель Фукье-Тенвиль[996] отправился на эшафот, а Колло, Бийо и Барер, а также давний член КОБ Вадье предстали перед судом за преступления, совершенные в период, который теперь повсеместно именовался «Террором». Они были приговорены к изгнанию.

К тому времени значительные изменения претерпел и сам Конвент. В декабре 1794 года было решено, что 73 подвергнутых тюремному заключению сторонника жирондистов (в том числе Мерсье) должны быть приняты в ряды собрания. В марте 1795 года настала очередь тех, кто пережил жирондистскую чистку 1793 года. Символическим событием стало возвращение Максимена Инара[997], чьи нелестные высказывания о парижанах так разгневали санкюлотов в мае 1793 года. Свержение Робеспьера было организовано монтаньярами, но они превратились в небольшую фракцию, насчитывающую около 70 депутатов. В Конвенте образовалось многочисленное правое большинство, которое решительно выступало за отказ от политики и институтов террора. Полномочия КОС были урезаны, Революционный трибунал упразднен, Якобинский клуб – закрыт, а социальная и экономическая политика эпохи террора – ликвидирована. Вызвавший столько недовольства максимум заработной платы от 23 июля (5 термидора) был отменен еще 30–31 июля (12–13 термидора), а в декабре 1794 года последовала отмена максимума цен – яркого символа пакта II года между монтаньярами и санкюлотами.

Мерсье заметил, что главной характеристикой journée 9 термидора было стремление к справедливости. На деле же итог этих событий с самого первого дня наводил на мысль не столько о справедливости, сколько о мести. Формальная провозглашаемая на ассамблеях и в печати политика все чаще сопровождалась уличным насилием со стороны молодежных банд мстителей правого толка – jeunesse dorée[998] или muscadins под началом «террористов-перебежчиков» Тальена и Фрерона. Они жестоко преследовали «людей II года» – так они называли всех, кто занимал позиции во власти во времена «Террора». Еще сильнее это внепарламентское давление было в провинциях, где «красному террору» противостоял террор «белый».

Конвент, по выражению одного журналиста, уже двигался по пути «депопуляризации» революции[999]. Особым объектом своей мести депутаты сделали жителей Парижа. Да, парижане, может быть, и поспособствовали низложению Робеспьера, но ведь это они же, в конце концов, и наделили его властью, и, раз так, их и следует наказать за это – чтобы подобное не повторилось. За жестокой чисткой Коммуны в дни после 9 термидора последовали отнюдь не реформа муниципалитета и смена состава членов совета, но его полное упразднение. Муниципальный совет и должность мэра[1000] были попросту ликвидированы. Муниципальные службы, которые до сих пор находились в ведении Коммуны, были переданы в распоряжение центрального правительства. Подвергнутая чистке полицейская администрация стала назначаться Конвентом и оказалась подотчетной КОБ. Секционные полицейские комиссары отныне назначались, а не избирались. Командование Национальной гвардии в соответствии с направленным против Анрио декретом 9 термидора и дальше подвергалось постоянной ротации, а «люди II года» были исключены из ее батальонов. 48 секционных революционных комитетов были сведены в двенадцать окружных комитетов, которые, опять же, подчинялись непосредственно правительству. Избирательная система, с 1789 года лежавшая в основе всего муниципального управления во Франции, действовала повсюду, кроме Парижа. Как термидорианский Конвент III года уже не был Конвентом II года, так и парижане III года не были парижанами II года. Народное единство, достигшее своего апогея ночью с 9 на 10 термидора, начало разрушаться очень скоро. Ослабление террора и предоставление прессе большей свободы способствовали большему разнообразию мнений, а вместе с освобожденными заключенными на волю вырвался и дух мести – как на местном, так и на национальном уровне. Кроме того, стабилизация военной ситуации после Флёрюса, а затем заметное улучшение международного положения Франции, казалось, уменьшили потребность режима в необходимости утихомиривать народное движение.

На протяжении большей части II года в парижском общественном мнении преобладали радикальные взгляды движения санкюлотов. За несколько месяцев до 9 термидора такого рода идеология