Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

Захлопнув двери, Иван Петрович остановился посередине кухни:

— Пожалуй, здесь лучшее место. Так печка, так печка… Со двора флигель загораживает… значит, пули не прилетят. В комнаты у меня не сметь соваться!

— А как же одеться? — спросил Петька.

— Так и оденешься! Ждите, я сейчас принесу, — ответил отец.

С улицы доносился грохот разрывов. Снаряды падали близко. Перебегая от простенка к простенку и наклоняясь у окон, отец набрал охапку одежды.

В стену застучали, и визгливый старушечий голос испуганно спрашивал:

— Иван Петрович, что делать-то? Убьют ведь.

— Лезьте в подполье! — крикнул Иван Петрович. — Да и вы тоже, — сказал он своим, ухватясь за удачную мысль.

Он открыл люк и спустился в темную яму. В это время грохот рванул воздух, распахнулись двери, жалобно звеня, посыпались битые стекла и штукатурка.

— Что там? — испуганно спросил Иван Петрович.

— В гостиную стукнули, стекла вылетели, кругом пылища, — сообщил Петька.

Отец торопливо выкидывал из ямы какие-то ящики и пахнущие плесенью бочонки. Расчистив место, он что-то шепнул матери и убежал. Петька с матерью остались сидеть в темноте.

Стрельба не утихала. В окнах по-прежнему дребезжали уцелевшие стекла и в буфете жалобно звякала посуда. Сколько прошло времени, — они не знали, но звяканье стаканов напомнило Петьке об утреннем чае, от которого он обычно старался увильнуть. Вместо чаю на этот раз пришлось пожевать сухого хлеба.

Холод все сильнее чувствовался в темном сыром подполье. Верхняя одежда, накинутая кое-как, теперь надевалась по-настоящему, и даже Петька застегнулся на все пуговицы. Раньше он не придавал такого значения стеклам, а стоило им разбиться, в дом заполз мороз, и Петька не мог вспомнить, чтобы на улице когда-нибудь он озяб так, как в этом подполье.

Скука была смертельная. Скука и темнота. Только серый свет завяз в квадратном отверстии люка над головой. Такого скверного положения Петька еще никогда не испытывал. Поневоле смотришь все время вверх и придумываешь предлоги, чтобы удрать из подполья.

— Я пить хочу, — сказал он, подвигаясь к лесенке.

— Вот хорошо, что папа наносил полную кадку вчера, а то остались бы без воды, — сказала мать. — Погоди, я сейчас принесу сама.

После этого хочешь не хочешь вместо развлечения пей холодную воду да томись на каком-то ящике. Хорошо отцу! Он не сидит дома!

— Я больше не могу, — пожаловалась вечером мать и вылезла из подполья.

Они постелили матрацы в кухне на полу и лежали одетые, в бессонной ночи тесно прижимаясь друг к другу. Говорили шепотом. Из города доносился тревожный гул, изредка раздавался топот на улице, щелкали винтовочные выстрелы. Петька почувствовал, что мать задремала. Он потихонечку отодвинулся, сполз с матраца, полежал так и, совсем было незамеченным, улизнул в комнаты, но его выдала скрипучая дверь.

— Кто там? — тревожно спросила мать и, не обнаружив Петьки, сразу догадалась, кто бродит по дому.

Петька тем временем был уже у окон столовой и разглядывал странное явление: в щелях ставней он увидел свет, но лишь прижался к стеклу, оставшемуся в раме, — свет исчез и ничего разглядеть было нельзя. Отошел, и опять сбоку увидел красные щели. Пока он сообразил, что в косую щель видно пожар сбоку от дома, прошло несколько секунд. Петька кинулся было в гостиную, к окнам, выходящим на улицу, но был немедленно пойман и водворен на кухню.

Матери всю ночь чудился пожар. Она тревожно нюхала воздух, выходила на крыльцо, чуть приоткрывая створку двери, заглядывала в гостиную, где через дыру, переплетенную остатками ставней и оконной рамы, виднелся отблеск зарева от горевшего поблизости разбитого артиллерией юнкерского училища.

После обстрела во многих местах горели дома. Горел огромный многоэтажный магазин. Пламя от него поднималось высоким столбом. Горели военные училища. Юнкера разбежались и, отступая к реке и вокзалу, обстреливали улицы с чердаков высоких домов.

Возле губернаторского дома сосредоточилась трескотня винтовочных выстрелов, в отдалении ухали пушки. В Петькином квартале теперь было тихо, и, когда по улице, часто ударяя копытами, пронеслась лошадь, это было так неожиданно и топот из-за выбитых стекол так ясно раздался в доме, что Петька даже привстал. Вслед лошади стегнули воздух несколько винтовочных выстрелов, и все смолкло.

Петька прислушивался ко всем звукам и шорохам и готовился каждую минуту улизнуть во двор. Насколько это было заманчиво, можно себе представить по необычайности событий, перевернувших город.

Никогда еще Петьке не приходилось видеть такого тягучего рассвета. Казалось, день долго не решался сменить ночь и остановился, присматриваясь к событиям: стоит ли открывать людям картину ужасного разрушения, произведенного ими. Но это только казалось из дому с закрытыми ставнями. Когда Петька все же выскочил, то увидел, что на самом деле день был ярким и солнечным. В голубом небе как будто летали маленькие, но очень быстрые жуки. Некоторые из них, обессилев, падали и оказывались пулями. Петька увидел, что все они были неправильной формы, со следами нарезки. У одной острый нос совсем был свернут на сторону. Это произошло от удара в кирпичную стену, откуда пуля рикошетом попала на тропинку, ведущую к воротам. Здесь же валялись круглые пули из шрапнельного снаряда.

— Чистый свинец? Этакой пулищей из рогатки можно убить даже утку, а из ружья и медведя! — восхищался Петька, торопливо собирая в пригоршню неожиданное богатство. Этот «клад» вывалился из снаряда, ударившего в помойку в углу двора.

«А сколько этих пуль в снегу? Пойди-ка найди их», — с огорчением подумал Петька, порядочно набив карманы шрапнелинами и осколками снарядов. У ворот Петька успел подобрать еще десяток стреляных винтовочных гильз и хотел уже выглянуть на улицу, но тут же был застигнут матерью.

— Зачем ты вышел, негодный мальчишка? Тебя подстрелят, как зайчонка.

— Я хотел дров принести; может, станешь печку топить, — выкручивался Петька.

Несколько дней после этого не пришлось выходить на улицу. Запомнилось время, проведенное на кухонном полу и в подполье, куда вновь спускались при первых разрывах снарядов. Хлеб и вода кончились. Для питья топили снег и ели полусырые лепешки, наскоро испеченные матерью. Лепешек приходилось ждать до глубокой ночи, когда мать решалась затопить печь, не боясь, что по дымку прилетит снаряд.

Наконец отец пришел домой. Мать кинулась к нему и прижалась к его щеке, заросшей щетиной. Отец объявил, что победили революционные силы народа, но что сегодня лучше еще не выходить на улицу, и попросил мать не волноваться, если он не придет домой ночевать.

— Да-а, опять уйдешь, а мы сиди в подполье… Ну уж в следующий раз я дома не