Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

Петька с матерью махали старикам и кричали, чтобы они не томили себя и шли домой, а сами, притиснутые к окну, не могли отойти. Петька не знал, куда ему поставить вторую ногу, и стоял, как журавль, а когда увидал, что все равно по их чемоданам ходят, сам встал на корзину.

— Дурень, тут провизия! Это сейчас дороже всего. Встань на узел, — сказала мать, сгоняя его.

Когда поезд тронулся и люди немного утряслись, — удалось сложить багаж вдоль стены. Теперь Петька с матерью могли по очереди сидеть на чемодане, но, если кто-нибудь протискивался мимо, приходилось вставать и залезать ногами на то место, где сидел.

Из разбитого окна ночью несло холодом, но этого Петька не почувствовал: тепло укрытый, он великолепно выспался на чемодане. А мать, уложив его, всю ночь стояла на ногах. Только утром ей удалось сесть. Она расшнуровала ботинки на отекших ногах и погрузилась в непреодолимую дремоту, безучастно слушая, как кто-то грозился выкинуть ее багаж.

На каждой станции вагон осаждали новые толпы пассажиров. Люди висели на поручнях, ехали на ступеньках, на буферах[97], лепились на крышах. Много было солдат с винтовками, с мешками, с гранатами.

Петьку очень интересовало, — сколько человек сидит на паровозе и едет ли кто-нибудь на трубе. Извиваясь ужом, он пролезал по вагону и, пробираясь к матери, выкрикивал, как последнюю сенсацию:

— Ма-ам, в уборной едет восемь человек! Ей-богу, правда!

— Да сиди ты на месте, — говорила измученная мать.

Поезд шел медленно, долго простаивал на полустанках, а то и просто в лесу. Усталые люди соскакивали с площадок и ложились отдохнуть на траве. Иные безмятежно просыпали отход поезда. На остановках в коридоре становилось свободнее. В такие минуты Петька выбегал из вагона, глазел по сторонам и жалел, что не попал в соседний вагон, к матросам.

Матросы гурьбой ходили к паровозу — выяснять причину остановки. Вдоволь наругавшись, они организовали заготовку дров. Если дров не требовалось, а просто их поезд не принимали на полустанок, — начиналось состязание в стрельбе. Все пробовали захваченное с фронта оружие. Стреляли по воронам, по телеграфным столбам, а то и просто в небо.

Низкорослый и в походке развалистый, как утка, рябой матрос из соседнего вагона стрелял из маузера в затесину на сосне, выделявшуюся белым пятном. Петька бегал смотреть.

— Попал?

— Нет! — кричал Петька. — Мимо!

— Что ты врешь? Вася, браток, посмотри в бинокль. Не может быть, чтобы я, черноморец, не попал в простую сосну.

— Попал! — крикнул Петька после девятого выстрела, и стрелок, очень довольный, сказал:

— То-то, браток, знай наших! Накось за отвагу выстрели сам разок.

Петька подержал тяжелый маузер, поднял его на вытянутой руке, прищурил глаз… рука дрожала от тяжести пистолета, и от волнения кровь бросилась в голову. Петька не решился нажать спуск и подал маузер хозяину.

— Тутт-ты, сукин сын! Дулой туда держи, оно заряжено! — завопил матрос, отводя Петькину руку от своего живота.

Если бы не матросы, с оружием в руках требовавшие на станциях отправки своего поезда, Петька с матерью не доехали бы до дому. Масса изнуренных и небритых людей, скопившаяся на линиях железных дорог, была охвачена одним желанием ехать. Ехать как-нибудь, но только ехать, ехать домой.

Навстречу двигались поезда, идущие на фронт. Наглухо закрытые теплушки с солдатами усиленно охранялись вооруженными ударниками из добровольцев. За молодыми солдатами следили, как за арестантами.

На одном из разъездов со свистом пронесся поезд. Четыре вагона первого класса промелькнули синей полосой. На вагонах трепыхались странные флаги. Только на следующей станции пассажиры узнали, какой поезд их обогнал.

— Царя Николая с семейством провезли, — объявил матрос с маузером.

— Эх, зря катают! Потолковать бы! — воскликнул другой.

В Омске многие пассажиры вышли, и Петька с матерью завладели целым диваном. Спустились вниз двое с верхней полки, из багажной ниши над коридором вылез усатый фельдфебель.

— Неужто так дальше поедем? — спросил он, приседая и делая гимнастику для разминки.

Людей в вагоне осталось вдвое больше нормы, но все были довольны и чувствовали себя свободно.

Новые пассажиры в вагон не лезли. Это всех удивляло, потом стало беспокоить. Скоро все объяснилось очень просто: «Состав дальше не пойдет! — крикнули снаружи. — Которым ехать, — тем пересадка на другой поезд».

— Но вагон же прямого сообщения, — протестовала Вера Николаевна.

— А будь хоть какой! Не пойдет — и всё!

Пассажиры сейчас же поднялись на ноги, задвигались, зашумели, защелкали затворами винтовок.

— Верно говоришь, прямой вагон? — спросил у матери солдатик, в оттопыренной на спине шинели. Хватая винтовку, он заорал: — Так какого они лешего! Айда, ребята, пошли!

Все двинулись отстаивать свои права. И отстояли. Вагон прицепили к другому составу. И снова полезли люди, прорываясь вовнутрь.

— Куда прешь! Наш вагон бронированный! — кричали на площадке.

— Тесно, братцы, дыхнуть негде. Вали в голову: у паровоза, знамо дело, свободнее, — говорили другие миролюбиво.

— Открывай, расшибем! — вопили в ответ снаружи.

Петька не мигая смотрел на высокого солдата. Тот орал:

— Айда, ребята, сюда. Тут буржуйка какая-то расселась со своим щенком на всю купе.

Из-за плеча оралы[98] на Петьку уставились черные глаза небольшого, рябоватого солдатика. Когда готовы были выбросить потерявшую речь Веру Николаевну, — коренастый солдат отдернул большого за рукав, просунулся в купе и спросил Петьку:

— Ты, паря, чей?

— Зу-у-у-лин.

— То-ю я тебя по личности приметил: вроде как знакомый. Ты меня не признаешь?

У солдата на груди поблескивал «Георгий», и Петька смотрел и не мог понять, что именно ему знакомо в этом солдате.

— Обождите, ребята, не напирайте! — продолжал солдат. — Чудак человек, а я тебя знаю. Ты мобилизацию на селе помнишь? Когда драка была. У вас ворота сломали… Так это я был. Ты меня вроде как спас. Это я, Никешка Рубцов, тот самый. Ну если бы не ваш дом, то убили бы меня тогда начисто. А теперь, вишь, я на войне уцелел и хоша по третьему разу раненный, но домой еду.

— Помню, помню, — обрадованно завопил Петька. — Из тебя тогда кровища лилась, как из барана. Весь пол изгадил.

— Петя, как ты говоришь! — возмутилась мать и пригласила Рубцова: — Проходите, садитесь.

— Надо будет, так пройдем, вас не спросим, — угрюмо буркнул высокий.

— Постой! Среди знакомых такие обращения не водятся. Жизнью я этому парнишке обязан. А это будет ему мамаша, потому прошу без оскорблениев и с почтением. Люди они наши, сибирские, не буржуазные, а техникова жена. Пущай они себе едут до места на своей лавочке. Тут на верхнюю полку