Кинжальщики. Орден низаритов без легенд и мифов - Вольфганг Викторович Акунов

В отличие от савского плотника Тахира – убийцы муэдзина, его «тезка» Бу Тахир Аррани был, вне всякого сомнения, первым исторически засвидетельствованным «фидаином», или «федави», сознательно пожертвовавшим своей жизнью по прямому призыву Хасана ибн Саббаха, ради Хасана и возглавляемого тем ордена и движения восточных измаилитов. Первый, но, как оказалось, далеко не последний.

Странным образом, охрана беспрепятственного заколотого террористом на глазах у всех визиря тут же прикончила схваченного «ликвидатора», вместо того, чтобы допросить его с «пристрастием» (возможно, нити низаритской паутины протянулись до самого султанского двора). Но восточные измаилиты и сами позаботились о том, чтобы ни у каого не оставалось сомнений в том, что сразившая нечестивца-визиря карающая рука была направлена Хасаном ибн Саббахом. Весть о заклании могущественного «атабека» сельджукского султана, «аки овча», на алтарь измаилитской веры (для одних) или ереси (для других) в считанные дни прокатилась по всему «дар-аль-исламу», вызывая удивление, гнев, ужас, возмущение, растерянность, страх и трепет.

По приказу Хасана ибн Саббаха на воротах «Орлиного гнезда» была приколочена бронзовая табличка, на которой было выгравировано имя Бу Тахира Аррани, а напротив него – имя убитого им визиря Низам аль-Мулька. С годами эту первоначально не слишком большую бронзовую табличку – «доску почета» – приходилось заменять на все более крупные, поскольку список «ликвидированных объектов» насчитывал все больше имен. «Кинжальщики» Хасана ибн Саббаха и его преемников работали, не покладая рук…

Именно совершаемые этими «фидаинами» многочисленные террористические акты с почти неизменно смертельным исходом, прославили сторонников и последователей Хасана (как в «дар аль-исламе», так и в «христианском мире»). Совершение «адресных» убийств, как уже говорилось выше, не было новой тактикой. И даже представление убийства своих противников не уголовным преступлением, но политическим актом, было столь же давним феноменом, как и вся история рода человеческого (о чем свидетельствует хотя бы история древних Греции и Рима). Уважаемые читатели, ознакомившиеся с содержанием предыдущих страниц настоящего правдивого повествования, уже осведомлены о том, что подобные феномены не были редкостью в истории ислама почти с самого его начала. Но главное отличие последователей Хасана от многих, прибегавших к убийству как к средству достижения политической цели, заключалось в том, что для низаритов убийство стало одним из основных достижения политической цели (хотя, как уже говорилось выше, далеко не единственным, но не эпизодическим, а довольно частым).

Во многом это было результатом относительной слабости низаритских «партизан» по сравнению с сельджукскими «оккупационными войсками». Не было ничего необычного в использовании подобной тактики движением, многократно уступающим своим противникам в численности. Но эта тактика таила в себе и опасности, правда, проявившиеся в полную силу не сразу, а лишь с течением времени, как показала история. Хотя физическое уничтожение враждебных восточным измаилитам политических лидеров, несомненно, бросало семена смущения и сомнений в умы врагов низаризма, насильственная смерть этих жертв «кинжальщиков» пробуждало в сторонниках убитых и совсем иные чувства. Не в последнюю очередь – гнев, возмущение и слепую жажду мести. Когда эти чувства вырывались наружу, месть могла обрушиться на любого сторонника низаризма, активного или пассивного. Так что в результате осуществления низаритским руководством практики политических убийств своих противников, «нечестивые» власти предержащие зачастую обрушивали меч репрессий на своих измаилитских подданных, не отличая правого от виноватого, «двунадесятника» от подлинного низарита. Таким образом, жестокость низаритской политики убийств как средства устрашения вызывала ответную жестокость суннитских репрессивных органов – опять-таки, как средства устрашения. Низаритов боялись и ненавидели так, как мало кого до них (кроме, разве что, карматов).

Будучи «еретиками» в глазах своих противников, «фиадины» были мучениками в глазах своих соратников-единоверцев. Многие убийства, совершенные ими на протяжении следующих двух столетий, совершались публично, у всех на глазах, при всем честном народе. Следовательно, у ликвидаторов намеченных «объектов» было очень мало шансов спастись от смерти после совершения теракта. «Кинжальщики» были практически самоубийцами. Тем не менее, все они с радостным сердцем шли на смертельный риск. Подобная готовность к самопожертвованию представлялась многим из их недругов непостижимой. И потому «профаны», особенно «франки», предавались всякого рода умозрительным спекуляциям и фантазиям по поводу мотивации «благочестивых убийц». Одни считали их лишившимися рассудка, утратившими разум (а вместе с ним – и естественный для всякого «нормального» человека страх смерти) под влиянием галлюциногенных препаратов (чему способствовало прозвище «хашишийюн» – «потребители гашиша»). Другие – обведенными вокруг пальца своим вождем, якобы обманувшим их видениями (или искусной имитацией) земного рая, со всеми уготованными «мученикам за веру» наслаждениями. Третьи – жертвами врожденной и непреодолимой кровожадности, якобы отбираемыми восточно-измаилитскими вербовщиками в «кинжальщики» именно по данному свойству характера….

На дальнейших страницах этого правдивого повествования мы еще подробнее коснемся всех этих вопросов. Пока же ограничимся констатацией, что «убийцы-мученики», несомненно, искренне верили, что совершают деяния, обеспечивающие им завидную участь в ином, потустороннем, лучшем мире. Поэтому «ассасины» заранее смирялись с ожидающим их после выполнения задания, «мученическим венцом», хотя при случае не упускали возможности ускользнуть и бежать с места преступления, вовсе не считая необходимым непременно лишиться жизни самим, лишив жизни намеченный «объект ликвидации». «Фидаины», ускользнувшие с места преступления и благополучно возвратившиеся, после выполнения задания, к своим, вовсе не становились изгоями и объектами всеобщего презрения (в отличие, скажем, от японских самоубийц-камикадзе), а напротив, восхвалялись низаритами на все лады и становились примерами для подражания молодой «фидаинской» поросли. Их имена торжественно заносились на аламутскую надвратную бронзовую таблицу напротив имен их жертв. Считалось, кто каждый новый пожертвовавший собой благочестивый самоубийственный убийца «присоединился к процессии своих братьев-великомучеников, после благословенной жизни, полной джихада, трудов, ран, жертв, опасностей, испытаний, достижений и побед» (выражаясь велеречивым и витиеватым восточным слогом).

Вслед за ликвидацией низаритами Низам аль-Мулька, ставшей сильнейшим ударом по внутренней стабильности Сельджукского султаната на его средневосточных территориях, в том же 1092 году последовала внезапная смерть султана Малик-шаха I, всегда отличавшегося отменно крепким здоровьем. Верховный султан всех сельджуков перешел в мир иной глубокой ночью, всего через двадцать дней после Низам аль-Мулька, в самый разгар приготовлений к походу на Аламут, который был намерен возглавить лично и не возвращаться без отсеченной головы Хасана ибн Саббаха в качестве зримого свидетелства одержанной над низаритами победы. Никто и по сей день не знает, как и почему его настигла смерть – «разлучительница собраний», но многие современники были убеждены в том, что султана всех сельджуков отравили (и, скорей всего – неуловимые и вездесущие измаилиты). Эти подозрения, лишенные доказательств, строились на догадках. А смерть сельджукского султана была выгодна не только ибн Саббаху. У Малик-шаха I хватало и других врагов, также желавших ему смерти. Однако именно для главы низаритов