Чёртов угол - Алексей Александрович Олейников

Никита ушёл домой, не дождавшись дяди Лёни. А тот с роднёй и участковым колесил по полям до вечера, вернулся усталым и мрачным. Вадика так и не нашли. Ни на шарах, ни в карьере, ни в парке Асмоловского, куда всё же их пустили, хоть и со скрипом. Участковый пообещал поговорить с егерями, чтобы прошли завтра по заказнику и пошарили в лесничестве, потом ему позвонили, он долго ругался про каких-то кабанов, затем уехал.

Но всего этого Никита не знал, потому что едва успел докатить на велике до дома, пока солнце висело над горизонтом. Уже в овраге он чуял, как по пятам за ним катится и струится холодная липкая волна, потом за спиной загудело, будто по дороге вихрь пошёл, и Никита припустил, как на велогонке «Тур-де-Франс». Стрелой пролетел через луг, вломился в ворота – велик в одну сторону, Никита в другую, прокатился по траве и шасть в дом. Там валялся на полу, долго, до одури, пил холодную воду и жевал – чёрт бы с ними – чёртовы бутерброды. Даже глянуть на улицу было страшно.

Когда оклемался – уже после захода солнца, – то по совету Велимировны вышел и прямо с крыльца, как председатель колхоза на собрании в доме культуры, накидал заданий этим круглым тварям: чтоб туалет разобрали и обратно собрали, чтоб картошку окучили и чтоб ещё пчёл смотрели, потому как там рой отделяться скоро будет. И лук полить надо, и морковь тоже, а краковская колбаса ему уже надоела, хочет московской, с жирком, а ещё чтоб забор на задах поправили, и чтоб…

Тут он запнулся, глянул на двор как бы вскользь, краем глаза. Мошкара дрожала под фонарём, и по жёлтой от его света траве метались прозрачные тени. Круглые дрожащие тени, размытые пятна. Как только Никита дал им дело, такая коловерть началась, что он попятился от этого чёртова энтузиазма, плюнул и захлопнул дверь. Но уснуть так и не смог. Сидел в обнимку с подушкой, включив свет, и вздрагивал от каждого шороха. А утром всё завертелось. Сначала приехал похоронный автобус, отвёз его и всех, кто хотел попрощаться с дедом, на кладбище. Народу в автобусе набралось немного: баба Таня, Володя с бугра, ещё пара тёток из Смалино. Дядя Лёня приехал на своём «Дастере». Осунувшийся и усталый, он до ночи мотался по полям в поисках Вадика, а сегодня собирался проехать по окрестным СНТ и деревням. Никита в его сторону старался не смотреть. Из головы никак не выходили слова Марьяны – о том, что это острые забрали Вадика. Видел он их лапы, они кого хошь забрать смогут. Только Никита тут ни при чём и ничем помочь не может. Он вчера распоряжений надавал, участковому опять же про хозяйство затирал, а на самом деле ничего не чувствовал. Нечего ему тут больше делать, умер дед, и всё разом обрушилось. И старый дом, и заросший двор, и пасека их в лесу, и бесконечная картошка – ничего не имело больше значения. Ещё Вадик пропал…

Никита вспомнил рюкзак, спрятанный на чердаке, гитару в чехле и скутер, заправленный под завязку, и ему стало легче. Скоро.

Он был в своём выходном костюме: белой рубашке и синих спортивных штанах, чёрных носках и ботинках, которые дал дядя Лёня. Он сказал, что в шлёпанцах хоронить деда нельзя. Что не так со шлёпанцами? Дед вон вообще и зимой и летом в убитых ботинках бродил.

На старом кладбище народу было намного больше, и никого из них толком Никита не знал. Если честно, казалось, что хоронили не старого пасечника, а местного авторитета, павшего в роковой борьбе за накопление и перераспределение капитала. Подошли братья Майсурадзе – коренастые, перекачанные, бородатые, похожие на гномов в чёрных футболках, – жали руку, гудели сочувственно. Мелькали ещё заказчики и дедовы клиенты, старинные приятели Горгыча по колхозу, мехбригаде или даже армии (Никита и не знал, что дед служил). Совалась какая-то востроносая деваха с тупыми вопросами. Воронин отогнал её, сказал, что это журналистка – стажёр «Златогорских новостей». Покрутилась возле участкового и пропала Вера-зоотехник, и будто прошла по краю зрения фигура в цветастых юбках, Марьяна свет Вельяминовна, но близко не подошла. Но ещё больше людей просто как бы присутствовали – не приближаясь слишком и не отдаляясь. Роясь, как пчёлы, разбрелись они по могилам, встали поодиночке и группками за надгробиями и деревьями. Ждали молча и дождались.

Привезли гроб. А затем сняли крышку. Дед лежал в непривычном тёмном костюме, какого от роду не носил. Лицо у него было жёлтое, чужое, а нос нависал над ним больше обычного и казался перезревшим дождевиком. К гробу потёк тоненький ручеёк тех, кто хотел попрощаться, Никиту вытолкнуло первым, он опёрся о край гроба, обитого дешёвой тёмной тканью (обманул агент, скотина такая), и склонился над дедом. Внук коснулся сухими губами лба. Шепнул что-то – сам не понимая, скорее просто шевельнул губами, продолжая ту связь, которая была у них в жизни, и не желая признавать, что все земные связи Валерия Георгиевича по прозвищу Горгыч уже оборвались. Никита отступил, прислоняясь к дереву. Из него будто весь воздух выпустили. Глаза жгло. Отец Власий, кривясь на левую сторону своего кукольного личика, торопливо отчитал молитвы, гроб заколотили и опустили в чёрную яму. Два кладбищенских сухопарых мужичка бойко закидали её землёй. Сверху воткнули крест с блестящей медной табличкой «Валерий Георгиевич Узов», даты жизни и надпись с завитушками «Покойся с миром».

– Сервис на уровне, – хмуро сказал Никита на ухо агенту. Тот нервно дёрнулся, отвлекаясь от переписки в телефоне и скорбно улыбаясь, позвал всех в автобус – в кафе на поминки. Никита упаковался вместе со всеми, автобус шёл по трассе мимо Гуляй-Поля, и он попросил по пути притормозить возле поворота – мол, забыл кое-что подготовить. Он чуть позже приедет, ага. Парень выскочил, пропустил небольшую колонну машин с желающими помянуть Горгыча и припустил по дороге в деревню, на ходу расстёгивая рубашку, вконец его задушившую. Дела у него точно были, да только не те. Хоронясь за кустами, тропинками вдоль огородов Никита добрался до оврага и рванул вверх по грунтовке, скользя на жирной глине. Утром прошёл дождик, и до сих пор дорога не просохла. Он пулей влетел в дом, вместо рубашки натянул футболку и водолазку, сдёрнул с чердака рюкзак и чехол с гитарой. На крыльце замер на миг, оглядел старый дом: стол на террасе, за которым он столько