Чёртов угол - Алексей Александрович Олейников

Он нащупал сушку в кармане. Елисея корёжить начало после того, как он в него попал. Никита вытащил её. Посмотрел сквозь. В воротах стоял человек. Никита взглянул, так сказать, не вооружённым хлебным изделием взглядом – нет никого. Посмотрел сквозь хлебное изделие – женщина. Никита протянул Варе.

– На, посмотри.

– Я такое не ем, – запротестовала девочка, но он поднёс сушку к её глазу.

– Ой… – Варя закрыла один глаз, потом другой, потом снова. – Это как… это чего? – пролепетала она.

– На крыльце посиди, – хмуро сказал Никита, и Варя – удивительное дело – послушно осталась на месте. Мальчик вытащил лопату из угла и пошёл к воротам, стараясь не вляпаться в следы Елисея. Его уже колотило от гостей. Левой рукой он удерживал сушку на манер монокля.

– Картошку копать собрался, Никит? – ласково спросила женщина. Была она точно такой же, как он видел во сне: толстая, замотанная в десяток разномастных юбок, в тёплой кофте, а поверх неё ещё и синтепоновая безрукавка. Как только не упарилась. – Рано для картошки, Никит, – продолжала она. – Или ты чего другое копать удумал?

Мальчик повертел головой – нет ни одного кругляша, ни единого, все разбежались, а ведь так и кишели. И чего, спрашивается, испугались?

– Не пригласишь в дом? – Бабка смотрела своими крупными, навыкате глазами спокойно, но чувствовалась какая-то скрытая в ней ехидца. На деда она была похожа, вот что, понял Никита. Чем-то внутри.

Никита помотал головой. Ещё чего не хватало, всяких призрачных старух во двор пускать. Он и говорить с ней не будет.

– Плохо тебе? – сочувственно спросила бабка. Никита вздрогнул. – А будет ещё хуже. Не должен был Горгыч помирать так рано, мал ты ещё для его дела. Но тут уж – или пан, или пропал, Никита. Два дня осталось.

– А потом что? – не выдержал Никита. Бабка смотрела на него, и в этом взгляде было только сожаление.

– Мал ты ещё, ох, мал. Куда тебе сдержать её.

– Кого её? Для чего мал?! – Никита ничего не понимал, и это ужасно бесило. – Вы кто вообще?

– Мы с дедом твоим коллеги, – сказала бабка. – Я Марьяна Велимировна.

– Велимировна? – изумился Никита.

– Дед мой поэзию любил, – улыбнулась Марьяна. – Вот папу Велимиром и назвал.

При чём тут поэзия, Никита не понял. Но переспрашивать не стал.

– Круглых видел? – спросила бабка.

– Видел, – признался мальчик. – Они что такое вообще? Кто вы? Чем дед занимался?

– Коловёртыши они, беспокойное племя. Ты работу им давай. Хоть ты в дедов след не вступил пока, они тебя за хозяина признают.

– Работу?! Какую работу?

– Любую. Молока принести. Завтрак приготовить. Дурака прогнать. – Марьяна зыркнула на него со значением. И тут до Никиты дошло.

– Так я ж не знал… я испугался. Он… Елисей то есть… дверь выбил.

– Сам виноват, – сказала бабка. – Ты чего Ашотику коровий оберег подкинул? Он из бани второй день выйти не может. Уже мычит, болезный, а естество требует своего.

– Не удались переговоры, – пробормотал Никита.

– Ну, это как сказать, быковал он знатно. – Марьяна хихикнула, но глаза её оставались серьёзными. – А острых видел? – спросила она невпопад, и Никита вздрогнул.

– Они тоже… деду служили?

– Эти-то? – Бабка хмыкнула. – Эти только одной служат, она их с места на место гонит, покоя не даёт, спать не даёт. Видел, сколько нагнала к дому? Чует, что Горгыч ушёл. Ослабело его слово. Во двор-то они не войдут, а только выйди ночью на улицу, и всё, утянут.

– Всё равно не понимаю, – сказал Никита. – Кто она такая? Какое слово? Что дед делал?

– Дед её держал. А ещё раньше, до него, опекун его, Семён старый, – объяснила Марьяна. – А до него и другие были. А теперь нет Горгыча. Кто его слово поднимет?

Никита помотал головой. Нет, ничего такого ему точно не надо.

– Два дня, – повторила Марьяна Велимировна. – Потом слово кончится, и старуха из болота вылезет. Тогда никому мало не покажется.

– И что… надо делать?

Марьяна склонилась ближе, но не пересекла линию ворот.

– В Сорный лес иди на болото. Там камень есть белый. Нож с собой возьми.

– И… что там?

– Сам поймёшь, когда доберёшься.

Никита сжал ручку лопаты так, что пальцы побелели. Пойдёт он, как же.

– Друга твоего они забрали, – Марьяна кивнула назад, и мальчик сразу догадался, о ком она. – Если слово Горгыча поднимешь, найдёшь его. А нет – так и будет до конца жизни в лесу бродить.

Мальчик глубоко вздохнул.

– Не хочу, – сказал он. – Я не хочу вот этого. Коловёртышей, колдунства вашего. Просто хочу жить, как хочу, и всё!

– Тогда беги, – предложила Марьяна. – Пока есть время. Может, сумеешь.

Никита опустил глаза. Всё правильно он придумал. Завтра после похорон и рванёт. Никому он помочь не может, чушь это всё.

– Там и мама твоя на камне слово держит. Все там.

Мальчик вздрогнул, вскинул взгляд. Перед воротами никого не было. Вдалеке на тропинке, ведущей к пожарному пруду, показалась фигура. Мальчик невольно приобнял лопату. Добрыня шёл, нервно покачивая здоровенным чёрным пистолетом.

История седьмая

Похороны

1 Бомж Незнайка и корона Никфеда

Участок Финогена Ульяна узнала сразу. Она миновала раскидистую калину, которая разрослась и просунула ветки сквозь ржавую сетку забора так, что перегородила узкую тропинку, и оказалась перед царством травы и металлолома. На покосившиеся деревянные столбы ворот были насажены, как черепа циклопов, два старых телевизора. Ржавая решётка переброшена через канаву к воротам. Правее от них старые мостки для ремонта машин сползали в канаву, меж них уже росли молодые деревца. На мостках стоял облупившийся велосипед, на котором восседал скелет, спаянный из белых полипропиленовых водопроводных труб. Он простирал длань над дорогой, калиной и садовыми участками. Отсель грозить мы будем бреду. По забору в живописном порядке висели велосипедные цепи, фрезы, пилы, обрезки железных труб, мотки колючей проволоки, похожей на повесившихся ежей, красные от ржи болты, рамы велосипедов, рули, звонки, корпуса радиоприёмников, спинки от старых металлических кроватей и прочий хлам. Кажется, в Финогене умер художник. И уже давно. За забором, прорастая сквозь металлические решётки и старые шины, вставала по пояс трава, шумливая рощица осинок и берёзок выше Ули. За ними, в глубине участка, проглядывал синий дощатый домик. Туда уходила протоптанная тропинка. Уля осторожно прошла по шаткому мостку. Толкнула калитку. Потом сильнее, ещё сильнее и, наконец, налегла всем телом, продавив её со страшным скрипом