9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши - Рафаэль Тимошев

своего офицера — вновь выразил предположение, что его истинное назначение будет несколько иным. Но вот каким и на чем основывалось это предположение, объяснять в тот день генерал не стал. Да и в последующие дни также — генералу реально было недосуг. С того времени, как он сдал должность генквара фронта генералу Духонину и получил назначение начальником формирующейся в московских Хамовниках бригады, Дитерихс ежеминутно был занят исключительно нуждами своего детища. Тем более не до бесед было перед самой отправкой на фронт — союзники торопили, требовали срочной переброски русской бригады в Грецию, где шесть сербских и девять франко-английских дивизий едва сдерживали натиск превосходящих австро-венгерских и болгарских войск. Усилить их предполагалось двумя из четырех русских бригад, посылаемых во Францию. Обстановка, однако, складывалась на фронте столь непредсказуемо, что, не дожидаясь их полного формирования, решено было посылать войска частями, по мере готовности.

21 июня 16-го года первый эшелон бригады в составе полка и командования бригады отбыл на трех пароходах во Францию. Листок вместе с Дитерихсом и его штабом оказался на нещадно дымящей «Венесуэле». Однако переход вышел непростым. В Северном море, кишащим к тому же германскими субмаринами, попали в жесточайший шторм, от которого морской недуг большую половину состава вывернул наизнанку.

И все же 3 июля — на тринадцатый день хождения по морю — полк без потерь прибыл во французский Брест, где восторженно был встречен военным руководством французской армии и жителями портового города.

Пути ротмистра Листка и генерала Дитерихса здесь расходились. Генерал со своей полубригадой отправлялся далее железной дорогой в Марсель, где их ожидал вспомогательный крейсер для доставки в Салоники; Листку же было предписано прибыть в Париж для получения неких инструкций, а затем в Шампань, в штаб 1-й Особой пехотной бригады генерал-майора Лохвицкого. О том, едва сошел он с трапа, сообщил поджидавший внизу улыбчивый военный, сверкая хитроватыми огоньками в глазах, представившийся штабс-капитаном Иваницким — офицером для поручений представителя Верховного главнокомандующего русской армией при Союзническом совете во Франции генерала от кавалерии Жилинского. Дитерихс, спустившийся на причал ранее и теперь стоявший в окружении чинов французской армии, обернулся при этом и, задержав взгляд на Листке, одобрительно кивнул — все по плану, ротмистр!

Расстались они тепло. Уже прощаясь на привокзальном перроне, Дитерихс крепко сжал его руку и, похоже, не найдя подобающих слов, по-солдатски скупо произнес:

— Надеюсь, Алексей Николаевич, еще встречу живым и невредимым!

В ответ, отчего-то с защемившим вдруг сердцем, Листок выдавил:

— Виктории вам, Михаил Константинович!

Эшелон с русскими солдатами — разместившимися не в привычных для них теплушках, а в диковинных купе иноземных вагонов — отправлялся под грохот военного оркестра и крики горожан, запрудивших ликующей толпой узкий перрон вокзала. И не успел последний вагон скрыться из вида, как к Листку приблизились поджидавший его Иваницкий, а за ним пожилой капрал французской армии, уже с чемоданами русского офицера в руках.

— Через пятнадцать минут, господин ротмистр, наш поезд на Париж, — приятно улыбаясь, предупредил он.

Листок рассеянно кивнул:

— Я в вашем распоряжении, господин штабс-капитан…

Иваницкий — с виду лет на пять моложе Листка, красивый, всегда приятно улыбающийся, с большими веселыми глазами и щеголеватыми усиками — оказался к тому же человеком весьма болтливым и до неприятности бесцеремонным. Едва заняв купе, он тут же ошарашил ротмистра обескураживающим откровением:

— Мне, господин ротмистр, не велено с вами особенно сближаться — вы к нам с особой миссией… Однако чертовски хочется поболтать со свежим русским! Ехать нам до самого утра, так что давайте по-простому — Иван Сергеевич… Можно — Иван!

И он — словно заново знакомясь и желая рукопожатием узаконить предложенный им переход на «ты» — протянул Листку свою ладонь. Все произошло столь просто и неожиданно, что Листок — не любивший особенно фамильярности со стороны людей малознакомых — помимо воли вложил в нее свою:

— Алексей Николаевич, можно Алексей…

Но, помолчав, все же полушутливо спросил:

— Посмею полюбопытствовать — какую миссию ты упомянул, и кем другу Ивану было велено со мной не сближаться?

Вдруг весело захохотав, штабс-капитан откинулся на спинку дивана:

— Задело! Ей-богу, задело! Ну, так я скрывать от тебя, брат, не буду — напрямую никем не велено! Да только его высокопревосходительство упомянули, что в штабе фронта ты пребывал по секретной части, а здесь намерен работать сам по себе… — Иван наклонился и доверительно прошептал: — А его высокопревосходительство генерал от кавалерии Жилинский вашего брата не любит — ох, как не любит!

Листок, смутившись, показал глазами на сидящего рядом с Иваницким капрала, деловито разбирающего бог весть откуда взявшуюся корзинку с продуктами, — мол, не дело болтать о таких вещах при французе!

Иваницкий махнул рукой:

— Хрен с ним, с Жаком! Все одно по-нашему ни бум-бум! А если что и поймет — так и черт с ним! Союзник, однако! Приставлен в помощники от французской армии!

Листок промолчал. Что-то было настораживающим в этом в общем-то приятном и красивом штабс-капитане. Уж не проверяет ли, подлец, на вшивость? И о какой такой «особой миссии» все твердят — Пустовойтенко, Дитерихс, теперь вот этот штабс-капитан с самим Жилинским? Словно все что-то знают, кроме него самого — ротмистра Листка. Точно готовят к чему-то, аки жертвенныя агнца!

Француз тем временем достал из корзины бутылку красного вина, протянул офицерам высокие стаканы и, ловко откупорив пробку, наполнил их до краев.

— Du vin de ma vigne, messieurs! Pour la rencontre![41] — с улыбкой сказал толстячок, чокаясь с каждым.

Поняв лишь последнюю фразу, Листок в ответ произнес по-русски:

— За встречу!

Иваницкий — не то осуждая, не то восхищаясь — хохотнул:

— Вот же чертовы лягушатники! Ни часу без глотка спиртного!

И, отпив, неожиданно спросил:

— А что в России говорят о Распутине? Сюда доходят черт знает, какие слухи — будто, подлец, чуть ли не залез в постель государыни!

Листок даже поперхнулся. Конечно, он слышал о распутном старце, нагло считавшем себя другом августейшей семьи, но упоминание в дурном тоне ее императорского величества покоробило. Он залпом осушил стакан и протянул его все еще улыбающемуся капралу.

— Я не пользуюсь грязными слухами, господин штабс-капитан… — процедил сквозь зубы. — Особенно в присутствии нижних чинов! Это недостойно русского офицера!

Сказал и, показывая, что дальнейший разговор с циником ему неприятен, отвернулся к окну.

Но Иваницкого, похоже, это не обидело. Как ни в чем ни бывало, он