Дикая собака - Пекка Юнтти

– Черт возьми.

– Просто, чтобы знал.

Порог бурлил выше по течению. Мельчайшие брызги поднимались в воздух и приносили с собой запах реки. Утро было пасмурное, прохлада вчерашнего дождя еще ощущалась в воздухе. Дышалось легко.

Аава сосредоточенно гребла, держа направление на открытые зеркала, следила за удилищами, чтобы приманки плавали правильно. Лодка медленно дрейфовала по течению, хотя Аава гребла в противоположном направлении. Лосося ловили, как бы отступая, закидывая приманки против течения.

– Твой отец, – начал я, но Аава тут же перебила меня.

– Что ты об этом знаешь.

– Думаю, он хотел бы поговорить с тобой.

– Поговорить! Сказал ли он так?

– Нет, но я так думаю. Он огорчен. Я видел это.

– Стерпит и грусть.

– Думаю, вам стоило бы поговорить. Эта ненависть не принесет и тебе ничего хорошего.

– Ну, можно было бы и поговорить, если есть дело. Но разве он может? Он беседует с бутылкой и маленькими убогими оленями.

– Что думает по этому поводу бабуля? Для нее, вероятно, невыносимо, что сын и внучка не разговаривают друг с другом.

– То же самое твердит, что и ты теперь.

Весла ударялись о воду все сильнее и сильнее.

Медная блесна показывалась иногда на поверхности, но я не осмеливался заметить, что Аава сама гребет сейчас слишком быстро. И дело было здесь уже не в лососе, а в обиде.

Я смотрел на реку, на бурлящие пороги выше по течению, на роскошный, столь узнаваемый пик Аавасаксы вдали. Пришла на ум рассказанная Матти сумасшедшая история о северных оленях.

– Знаешь, как говорят, когда тысяча оленей умирает от голода на весеннем насте?

Аава пристально посмотрела на меня.

– Ну, расскажи.

– За хорошее начало[47].

Аава подняла весла в воздух и безудержно расхохоталась.

– Жестоко! Ты мне действительно начинаешь нравиться… Лихис.

Мне показалось, что это на языке местных жителей означало я тебя люблю.

В тот же миг удилище нырнуло глубоко в воду. Катушка начала трещать.

– Сматывай другие наверх! – крикнула Аава, рывком увеличив скорость лодки. – Теперь быстрее, пока я подержу ее.

Я смотал две блесны в катушки и положил удилища на дно лодки. Затем взялся за то удилище, блесну которого схватила рыба. Сразу почувствовал вес и силу рыбины.

– Возьми сама! – крикнул я Ааве, в панике протягивая удилище ей. Катушка дернулась еще раз.

– Она устает. Затяни тормоз, чтобы леска не кончилась.

Я выполнил действия по инструкциям Аавы. Она замедлила скорость лодки и сосредоточилась на советах. Не позволяй ей уйти под лодку, держи удочку выше и пусть работает, не спеши, до нижнего порога еще далеко.

Я боролся с рыбой. Чувствовал радость и страх одновременно. Абсолютно потрясающе. Что, если рыба уйдет?

Рев порога Портимокоски сменился далеким шумом Хаапакоски. Рыбина устала и уже показала свой широкий яркий бок. Аава сказала, что эта рыба не великан, а скорее среднего размера, едва ли восемь килограммов, но для такого позднего времени это хороший размер для восходящей рыбы. Обычно в это время по реке поднималась более мелкая рыбешка, молодняк.

– Плыви сюда, – сказала Аава, когда большая рыбья голова появилась из темного потока всего лишь в нескольких метрах от нас. Она взяла в руку подъемный багор, а когда рыбина скользнула ближе, подвела крюк к ее боку и ударила. Рыба с сильным всплеском поднялась в воздух и упала на дно лодки. Аава прыгнула на нее, как пантера, нащупала рукой палку и добила рыбу такими яростными ударами, что я подумал, не собирается ли она одновременно ударить кого-то еще.

– У тебя есть поблизости нож? – спросила Аава, запыхавшись.

Я снял нож с пояса и протянул ей. Она вспорола жабры, кровь брызнула на дно лодки.

Аава подняла на меня улыбающееся лицо: в ее глазах радовалось утреннее солнце. Потом вернула мне окровавленный нож. Я протянул руку и заметил, что она дрожит.

Айла

1948

Я упаковываю сумку на кровати. Мама озабочена тем, чтобы я ничего не забыла. Отец скрывает обиду в глубине души, как щука, сбежавшая от жары на дно. Эенокки и Лаури с энтузиазмом осматривают чемодан.

– Куда ты идешь, Айла? – спрашивает Лаури.

– В Хельсинки.

– Так далеко?

– Да, так далеко.

– Как поедешь?

– На поезде – тук-тук-тук.

Эенокки радуется и кричит, что Айла поедет на тук-тук-поезде в Хельсинки. Он начинает прыгать на кровати, повторяя в тук-тук-поезде на разные лады сотни раз.

– Эенокки, хватит уже, – рычит отец из угла избы. Его до сих пор выводит из себя то, что он не в силах повлиять на меня.

Почтовый фургон тарахтит по песчаной дороге в сторону Рованиеми. Нас в автомобиле двое, я и водитель – маленький, сухощавый, с чересчур длинными усами. Он весь какой-то непропорциональный, как бы склонившийся вперед, перекошенный под тяжестью усов. Судя по диалекту, мужчина родом из долины реки, но я его раньше не видела. Или просто у него раньше не было этой кучи волос под носом.

Я сообщила дома, что поезд уходит из Рованиеми, но утаила, что Аарно ждет меня там. Он забронировал в гостинице кровать. Поезд отправляется только утром.

Мы проезжаем мимо знакомых деревень и водоразделов, с каждым из которых связано какое-нибудь воспоминание. Я пытаюсь понять, где мои воспоминания заканчиваются. Г де-то здесь проходит граница моего жизненного круга, которую я сейчас взламываю так, что щепки летят. Низ живота щекочет. Никогда не была раньше даже в Рованиеми, а теперь увижу одновременно и Хельсинки.

Дорога выходит к болоту, маленький кулик опускается на кочку, и я словно слышу шум его крыльев. Небо затянуто тучами. Это к дождю. Пусть идет, прольется на землю, сено убрано, и я свободна.

За болотом в ельнике засечка. Вырубка.

– Вот безобразие, – говорит водитель голосом, по которому я понимаю, что он видел эту прореху в лесу и раньше. – Слышал, что сопка Коппеловаара полностью вывернута наизнанку.

Это тот лес, который в начале лета плыл по реке мимо нашего дома.

– Не понимаю, почему нельзя просто оставить птичке дерево для песен, – продолжает он.

Вырубка отходит назад все дальше и перестает мозолить глаза. В зеркале заднего вида коричневым облаком клубится пыль сухого, жаркого лета.

Аарно стоит, прислонившись к сверкающей машине, во дворе почтового отделения.

– Добро пожаловать в Рованиеми, мисс Ломполо, – приветствует он, берет мою сумку и кладет в багажник. Затем открывает мне дверь машины, как королеве, говорит пожалуйста и кланяется.

Аарно взволнован. Он быстро едет по городу, показывает и рассказывает что-то о роскошных зданиях. Я киваю, но не слушаю, потому что так много надо увидеть. Вижу